- Урод, - не остается она в долгу.
Мы молчим целую минуту, хмурые и рассерженные, а потом незнакомка плюхается на мой диван и твердо заявляет:
- Я не виновата, что ты ничего не помнишь - я остаюсь. Мы, - поправляется она, - мы остаемся, - и прижимает к себе ребенка.
От возмущения у меня даже рот приоткрывается... Я знавал множество самоуверенных, если не сказать больше: наглых особ женского пола, - но чтобы настолько... Никогда!
- Только через мой труп, - отзываюсь на ее слова, и девушка парирует:
- Именно на труп ты вчера и был похож, а значит, условие соблюдено... Расслабься!
Расслабиться, конечно, не получается, зато любопытство неожиданно вспыхивает, и я искоса гляжу на свою террористку: и роста-то в ней совсем ничего, всех достоинств - грудь да тонкая талия, а гонора, поглядите-ка, выше крыши...
- Да вы меня чем-то накачали, - приходит в голову шальная мысль, - ты и эта чокнутая старушенция с «Лонг-Айлендом» и долькой апельсина... Боже, вот ведь дурак, попался, как какой-нибудь идиот! - Почти с улыбкой: - Развели, как лоха. То-то я думаю, что не мог так просто отключиться...
Девичий презрительный смешок прерывает мой монолог:
- Да ты и до той старушки был почти в улете, приятель. Скажи спасибо, что я о тебе позаботилась!
В этот момент я замечаю чемодан у стены, большой с двумя колесиками... Абсолютно чужеродный в стенах этой квартиры. Девчачий, с какими-то наклейками... Ужас, одним словом!
Идея приходит мгновенно: всего-то и нужно, сграбастать этого «уродца» и вышвырнуть его за дверь... А следом и хозяйка подтянется.
Срываюсь с места и бегу к чемодану.
- Эй, что ты делаешь? - возмущается девушка, когда я, следуя намеченному плану, хватаюсь за его ручку. - Оставь мой чемодан в покое.
- Только после того, как меня оставишь в покое ты! - лыблюсь, распахивая входную дверь и вышвыривая чемодан на лестничную площадку.
- Ну ты и козел! - не выдерживает разъяренная девушка. - Выставляешь мать с ребенком на руках... Где твоя совесть, бессовестная ты скотина?!
- Думаю, там же, где и твоя скромность! - припечатываю я, громогласно захлопывая дверь за нахальной девицей. - Скатертью дорожка.
После этого победно вскидываю в воздух крепко сжатый кулак и направляюсь наконец-то принимать душ.
2 глава. Эмили
Остаюсь стоять на лестничной площадке и глядеть на захлопнувшуюся за нами дверь. Хочется обозвать наглеца самыми обидными словами и оставить на поверхности двери парочку идеального вида отпечатков своей правой ноги, вот только Ангелика тревожно ворочается у меня на руках, и я, подхватив чемодан за длинную ручку, волоку его вниз...
Уже на улице, присев на скамейку и тяжело вздохнув, вытаскиваю смартфон и нажимаю на кнопку быстрого вызова. Отвечают мне в ту же минуту...
- У нас ничего не вышло. Извините! - винюсь с еще одним тяжелым вздохом. - Нас выставили за дверь.
Уже через двадцать минут около дома останавливается красный «опель-адмирал», и бойкая пожилая леди в цветастом платке заключает меня в свои стремительные объятия.
- Не бери в голову, дорогая, - щебечет она жизнерадостным голоском. - Одна проигранная битва не делает нас проигравшими войну. - Потом укладывает чемодан в багажник, а сама садится за руль: - Вот увидишь, он еще пожалеет о своем жестокосердии, негодный мальчишка. - И уже другим голосом: - Как ты сама? Все в порядке?
Я и сама толком не знаю, в порядке ли я: адреналин так и бурлит в моей крови... Разочарование, обида, злость - все разом не даёт мне покоя.
- Он обозвал меня шлюхой, - жалуюсь фрау Риттерсбах.
И та качает головой:
- За это он ответит вдвойне, вот увидишь!
- А еще его стошнило от вида моей обнаженной груди... - Старушка недоуменно вскидывает брови. - ... когда я кормила Ангелику, - поясняю с румянцем на щеках, и фрау Риттерсбах понимающе хмыкает.
- Так это он с похмелья все еще не в себе, не принимай на свой счет.
- Я его ненавижу! - вскидываюсь обычно кроткая я. - Надутый индюк. Смазливый урод. Придурок... Идиот, каких мир не видывал!
Тут уж старушка отводит взгляд от дороги и одаривает меня по-настоящему красноречивым взглядом.
- А он тебя зацепил, - констатирует она, ловко сворачивая в сторону дома. - Удача на нашей стороне!
Мне хочет возразить, что ни о каких зацепках и речи быть не может, что этот тип глубоко мне омерзителен, однако на меня наваливается такая дикая усталость, что вести пустопорожние споры начинает казаться чрезмерно обременительным занятием, и я погружаюсь в свои мысли.
Правда, ненадолго: вскоре мы паркуемся у нашей «штаб-квартиры», и начинается настоящая круговерть из вопросов и ответов.
- Как он себя чувствовал, мы не переборщили с дозировкой? - интересуется фрау Хаубнер.
- Ему понравилась маленькая Ангелика? - осведомляется фрау Ваккер. - Не могла не понравиться, я уверена.
- Ты оставила удостоверение на пороге его квартиры? - теперь уже вопрошает фрау Риттерсбах.
И я отвечаю всем разом:
- Такого идиота никаким снотворным не убить... И Ангелика ему не понравилась, а удостоверение да, бросила на пороге, как и было условлено.
Фрау Риттерсбах тут же звонит кому-то по телефону - похоже, Алексу, я слышу его имя -и, понимая, что скоро сюда подтянется вся честная компания, я откидываю голову на спинку дивана и вздыхаю.
Надеюсь, я смогу пережить эту кампанию!
Кто бы мог подумать, что я вообще буду участвовать в чем-то подобном... Припоминаю, как приехала в город пять месяцев назад: три сотни евро за душой и почти девятимесячный ребенок в животе - вот и все мое достояние на тот момент.
На первых парах меня приютила дальняя знакомая, которую такое положение дел не очень обрадовало: она косилась на мой живот, я - на ее странного парня, пугающего одним своим внешним видом. Гот с головы до ног, он носил черные ботинки на высокой подошве и подводил глаза черным карандашом... Пил он тоже по-черному, нет-нет, да распуская руки с покрытым черным лаком ногтями.
Однажды он так на меня зыркнул, что внутри меня как будто бы что -то оборвалось - этой же ночью я родила Ангелику. Лопнул, как оказалось, околоплодный пузырь... Роды были тяжелыми, и я не единожды подумала, что умираю, - к счастью, все закончилось благополучно. Но самое страшное только начиналось... Я была матерью-одиночка без гроша за душою, которой буквально некуда было приткнуться. Не возвращаться же к Марике с ее дружком-выпивохой или - об этом думать и вовсе не хотелось - к Карлу, так мне и заявившему при отъезде: «Ты еще приползешь обратно и станешь просить у меня прощение». За что, спрашивается? Нет, ему я точно не позвоню... Только через мой труп.
