— А ты думаешь… ни при чем? — недоверчиво переспрашивает Эмель, глядя на меня покрасневшими от слез глазами. — Да только от этого ни капли не легче… Я, если бы знала, чем все закончится, молчала бы себе в тряпочку и вообще… Лучше бы ничего не видела и не знала бы…
— Эмель. Пожалуйста, — только сейчас понимаю, как вовремя мы завели этот разговор, иначе чувство вины укоренилось бы и наверняка проросло в ней. — Выброси ты из головы все эти глупости. Любая трагедия, похожая на эту — это не какой-нибудь простенький случай из разряда «так получилось». Это, если хочешь, настоящий айсберг, большая половина которого находится под водой, и мы даже не можем представить, что на самом деле там скрывается. Одного твоего поступка или случайного слова точно не хватило бы, чтобы потопить или расколоть его. Ты могла только слегка прикоснуться, не зная всех причин, пошатнуть его, и винить себя при этом, как за настоящее преступление. Но ведь это неправда. Чтобы заставить человека совершить такой поступок, какой совершила Виола, нескольких фраз незнакомого человека недостаточно.
— Правда, теть Поль? Или ты так говоришь, просто потому, что не знаешь, что было дальше? — она по-прежнему смотрит на меня, с чувством затаившейся боли в глазах и старается не всхлипывать.
— Я своё мнение не поменяю, — отвечаю я и понимаю, что не вру, только потому, что это дочка Наташки и мне очень хочется ее утешить. Если кто и может ответить за случившееся, так это тот самый голос из трубки, обещающий, что никогда не оставит Виолу в покое. И сейчас, когда Эмель заканчивает свой рассказ, слова Кристины звучат у меня в голове, произнесённые именно этим голосом.
— Так что Крис ей наговорила, можешь повторить?
— Могу, теть Поль… Ну, гадости всякие. Ну, как обычно. Крис если с кем-то собачится, то всегда по больному бьет, вот как специально. И вчера тоже — ой, говорит, кто бы спорил, Виола… И почему я, говорит, не удивлена, что ты заступилась за очередную социоблядь.
— Это ты, что ли, социоблядь? Просто потому, что у тебя инстаграм популярный? — в который раз поражаюсь резкости сужений такой безобидной и даже затюканной на первый взгляд девочки. — Ничего себе, Эмель. А не охренела ли вкрай эта ваша Крис? За такое в мое время и по морде можно было схлопотать. Как у нас говорилось — за базар и ответить можно. А ваша Крис что? Готова отвечать?
— Не знаю, теть Поль. Честно, не знаю… — прерывисто вздыхает Эмелька, стараясь успокоиться, но, как и раньше — безуспешно. — Только это не только я. И Виола, выходит, тоже. Кристина так и сказала — защищаешь ее, потому что сама такая же. Для тебя же, говорит, дешевая популярность, чтоб всегда на виду быть, чтобы все смотрели — важнее жизни. Поэтому и топишь за своих. Ты, мол, на все ради привлечения внимания готова. Все методы, которыми нормальные люди побрезгуют, все примешь еще и спасибо скажешь. Ради этого все под удар поставишь— дружбу, репутацию, себя. Да тебе скажут из окна выпрыгнуть ради лайков, ты и на этом хайпанешь.
— Что-о? — удивленно тяну я, не в силах сдержать удивление. Слишком грубая игра, слишком толсто троллит Кристина. Берёт человека на слабо, у всех на глазах, провоцируя как-то совсем глупо, по-детски. Да никто бы на такую топорную претензию не повёлся. Если только… Если только за этим не скрывается ещё что-то, какие-то личные счёты, о которых никто не знает. А Виола… Виола, выходит, повелась?
— А Виола что? — спрашиваю я, готовясь услышать худшее, и не обманываюсь.
— Ну а Виола как Виола. Она же и без того планочная была всегда, азартная. Ещё до этого своего непонятного года, когда она и вправду хайпилась в интернете, как будто ее кто-то специально науськивал. Вот и вчера… Она уже хорошо поддатая была, наверное, еще до вручения аттестатов набраться успела, с ней такое часто бывает…
Не спешу подтверждать Эмельке ее слова, просто отмечаю про себя, что она абсолютно права. Я слышала разговор Виолы по телефону ближе к восьми вечера, и уже тогда она была изрядно пьяна. Как только на сцене продержалась и не упала с этих своих огромных каблуков.
— И вот она только засмеялась на эти слова Крис — но как-то жутко так. Тогда уже надо было ее за волосы и под душ. Пацаны об этом потом говорили. Ну, да толку говорить, когда никто этого не сделал, все только стояли и наблюдали — опа, девки ссорятся, сейчас может шоу какое-то будет… Вот Виолка им и устроила… шоу… — Эмель умолкает, закрывая лицо руками и громко всхлипывает. — Она… она ещё шампанское своё пила… прямо из бутылки… И говорит, значит, Кристине — а что, и хайпану! Я же только это и умею делать, да? А Крис ей ничего не ответила, просто стояла и смотрела в потолок — типа гляньте, это не я, это она сама так дургонит. Виолку это только ещё больше распалило, она и повторяет — что, не верите? Не верите, что смогу? И прыг такая, на подоконник — чуть не свалилась при этом, но вылезла.
— А остальные что? Неужели просто смотрели на это, как Крис, и не пытались ее снять? — решаюсь коротко прервать ее я. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что когда пьяная девчонка-подросток собирается доказать всем какую-то дичь, стоя на подоконнике, ее нужно убирать оттуда скорейшим образом. Хоть уговорами, хоть против ее воли.
— Нет, теть Поль, — утирая слезы, градом бегущие по щекам, отвечает мне Эмелька, пока я автоматически подаю ей бумажную салфетку. — Виола сама к себе такое отношение заработала. Все давно привыкли. Она не первый раз уже чудит. То орет из окон, то юбку задирает — вот, на последнем звонке такое было. Ну, и решили, что сейчас вторая часть ее представления. Многие телефоны даже достали, чтобы новый прикол снять и в интернет залить. Только тогда начали переживать, когда она всю бутылку допила и ее так шатать конкретно начало. А окна же без решёток. Вот она берет и всю раму полностью открывает, не только верхнюю форточку. И все кричит — да, я социоблядь! Я хочу от вас сто тысяч лайков! Если прыгну прямо сейчас — дадите мне их?
— А за учителями в этот момент никто не побежал, нет? — продолжаю недоумевать такой беспечности я. Неужели вчерашние дети переиграли в компьютерные игры и верят, что и живой человек может сохраниться и ожить, спрыгнув с высоты?
— Да ну, какие учителя, это ж предательство, — продолжая всхлипывать, объясняет Эмель. — Ей бы характеристику жуткую дали и аттестат отобрали. За такое бы — точно.
— И что… И что дальше?
— А что дальше… — голос Эмель становится глуше, по всему видно, что она заново проживает события вчерашнего вечера. — Ее всё-таки попробовали снять — так она царапалась, пищала как кошка. А рама же открыта — я на этом месте аж зажмурилась… Думала все, пипец, свалилась таки… Но нет ещё. Пока — нет. Ну, ей говорили наперебой — ты чего, Виолка, слезай, ты что творишь! Это уже кипеш натуральный, не прикол. Сейчас же всех застукают, аттестаты отберут, завтра к директрисе вызовут характеристики перепишут и такие выдадут, что даже на вокзал бомжевать и то стремно будет идти. А она только смеётся, и как будто ждёт от нас ещё чего-то. Не знаю, может, Крис и могла ее остановить — она ж у нас самая умная, всегда нужные слова знает. Но она так и стояла с каменным лицом, ничего не говорила — типа она выше этого, а Виола — сама себя на посмешище выставляет. Да много кто как дураки себя вели, хоть и страшно было, но как будто и весело даже, что она так откровенно позорится. Кто-то даже на телефон продолжал снимать. Виолка выцепила это взглядом, и в последний раз говорит — что снимаете? Снимайте-снимайте! Чтобы всем это видео показали, я же знаю, как вы можете разносить фотки и видео по сети! А вот, говорит, как я могу! Я могу — а вы нет! Смотрите, говорит, смертельный номер! С вас только сто тысяч лайков, ребята! И… И… и спрыгивает, теть Поль, прямо вот как будто играет, чтоб на видео лучше смотрелось… И чтобы мы все просто испугались, а на самом деле там не четвёртый этаж, а первый… И маты постелены для мягкости. Только какие там маты — асфальт самый настоящий. И высота ужасная. Только она об этом как будто не парилась… Вот вообще. Руки еще так раскинула… широко, и как… как упадёт… Ещё и смеялась при этом. А девчонки в курилке кричали. У меня этот ее смех до сих пор в ушах стоит, теть Поль… Ей не страшно было. Ей совсем не было… страшно… — Эмель снова рыдает, ее плечи трясутся, а я, придвинув стул, только и могу, что обнимать ее, пытаясь прижать к себе посильнее, чтобы взять на себя хоть немного боли от ее воспоминаний.
