— Наташ… — не веря своим ушам, возражаю я. — Ты что такое говоришь? Я твой родительский авторитет и не думаю подрывать… еще и себе популярность зарабатывать таким дешевым способом. Ну зачем мне все это? — говорю самым спокойным тоном, помня, что когда у Наташки включается ревность — слепая и беспощадная, остановить ее невозможно никакими доводами, разве что исключительным миролюбием. Или, наоборот, силой.
— Да конечно, не хочешь! Я вижу, что не хочешь! — продолжает сыпать она градом обвинений. — Да только Эмель согласилась выйти, только когда узнала, что тетя Поля приедет. Тётя Поля то, тетя Поля се, достали уже этой своей теть Полей!
Зло выдыхая, Наташка, опять сморкается в платочек, после чего сидит молча, глядя перел собой и тяжело дыша. Я чувствую себя так же, как и она — гадко и подавленно, понимая, что все ее обвинения — следствие еще непрошедшего стресса, помноженного на взрывной характер. Но от этого мне ни капли не легче. Я слишком отвыкла попадаться под горячую руку и огребать ни за что, пусть даже для расстройства были очень серьёзные причины.
Обстановку разряжает только появление Эмель. Бросая острожный взгляд на Наташку, приподнимаю бровь, как бы спрашивая — все? Прошло уже у тебя? Я могу пообщаться с твоё дочерью?
Та лишь обречённо машет рукой, как бы показывая этим — делайте что хотите, все равно никто меня здесь не любит и не понимает. Точно как третьем классе, перед тем, как закатить истерику из-за того, что в буфет я пошла не с ней, а с Ульянкой с последней парты.
Стараясь быть очень осторожной, поднимаюсь с лавочки навстречу Эмель — и она налетает на меня, обнимая и окутывая облаком своих кудряшек. Глаза по-прежнему заплаканные, под ними — тёмные круги, нос раскраснелся и припух от рыданий. Глядя на неё, понимаешь, что какими бы взрослыми ни казались подростки, они не так далеко отошли от детства, в котором нуждались в защите и поддержке. А сейчас, когда каждый день несёт им столько выборов, столько моральных дилемм, нуждаются еще больше.
Глажу ее по голове, шепчу слова утешения, повторяю, что все пройдёт, что все будет хорошо. Конечно же, это неправда, всё хорошо и беззаботно уже никогда не будет, но сейчас Эмель не в том состоянии, чтобы добивать ее правдой-маткой.
— Все, все… Я в порядке, — сдавленно говорит она, шмыгая носом. — Не реву. Уже не реву.
— Если и поревёшь немного, ничего страшного, — шутливо трогаю пальцем ее за кончик носа, желая отвлечь. — Просто помни — все проходит. И скоро ты научишься воспринимать это немного… спокойнее. Правда? Слезы лечат, но ничего не исправят и делу помочь не могут. А вот насчёт дела… У меня к тебе пара вопросов будет, только между нами, ладно? Чтоб никто об этом не знал.
— Х…хорошо, — прокашливается Эмелька, махнув головой, и, отпуская меня, тихонько добавляет: — Теть Поль, у тебя засос на шее, спрячь, а то мама заклюёт… Ее сейчас таким лучше не злить, она и так еле отошла…
Воровато оглядываясь, киваю ей в знак благодарности, снова собираю волосы и перекидываю набок, чтобы закрыть часть шеи, которую нельзя показывать. Да что ж они такие здесь все нервные, параллельно думаю я, понимая, что среди моих друзей при обнаружении каких-то специфических следов негласно принято делать вид, что ничего не замечаешь. Каждый сходит с ума по-своему, резонно решили мы когда-то, и старательно обходили вниманием сферы, куда было не принято лезть без приглашения. Еле сдерживая нервный смех, вспоминаю, как мы с Настей вечно отводили глаза и изображали, что ничего не видим, в то время как наш дорогой дизайнер, известный завсегдатай БДСМ-клубов, щеголял перед нами то с красными следами от наручников на запястьях, то со стертыми коленками, проглядывавшими сквозь вырезы джинсов, то с непонятными чокерами, напоминавшими орудия пыток. Поговаривали, что его прекрасная женщина-домина обожала, когда на вечеринки он сопровождал ее в специальном костюме, на цепи, за которую она водила его по клубу, ослабляя ее или закручивая по своему желанию. И как бы ни относились мы к этому явлению — если нашему другу нравилось бегать в ошейнике раба, мы принимали его со всеми его вкусами и желаниями. Лишь бы нас не заставлял их удовлетворять и работу свою в совместных проектах хорошо делал. И был счастлив вместе со своими доминантками.
Подходим с Эмелькой к лавочке и садимая рядом с Наташкой — она слева, я справа.
— Что, вышла, доча? Выспалась?
— Я не спала, — немного напряжённо говорит Эмель. — Мам, похороны вроде завтра, но я не пойду. И не надо меня заставлять. Не хочу я все это видеть и мне все равно, кто что скажет! — словно предупреждая возможные возражения матери, быстро говорит она. — Хватит с меня и того, что я уже… увидела.
— Да что ж я… Против, что ли? — несмотря на то, что Наташка отчитала меня как школьницу, вижу, что мою линию поведения, она всё-таки приняла и не спорит с Эмель. — Кто я такая, чтоб тебя заставлять. Кому легче горе в одиночку переживать, а кому гуртом. Все ж мы разные, да, Поль? — сморит она на меня в поисках поддержки и я, стараясь подавить легкий осадок от такой быстрой смены настроений, согласно киваю. Все-таки, о чем бы мы с ней ни спорили, главное сейчас не кто прав, а спокойствие Эмель.
— Слушайте, — вовремя вспоминаю о том, что хотела затащить их в кофейню Дениса, где можно было бы развеяться и отдохнуть. — А, может, всё-таки сходим на кофе? Там на самом деле здорово! Чур я угощаю! — предупреждаю возмущения Наташки о том, что все втридорога в этих ресторанах.
Хотя, подозреваю, вопрос здесь совсем не в деньгах, а просто в нелюбви к подобным посиделкам. Не понимая всех тонкостей и негласных традиций в этих заведениях, она чувствует себя неуверенно в незнакомом для неё мире. А чувствовать себя неуверенно Наташка ох как не любит.
Эмель тут же отзывается активным согласием, Наташка, глядя на неё с кислым видом, одним взглядом транслирует мне мысль — видишь, ей даже время больше нравится, как ты, проводить, нет, чтоб с матерью в парке посидеть, пожалеть и посочувствовать. Дочка все же!
В итоге, после нескольких минут препирательств, она начинает собираться домой, сопровождая сборы бурными вздохами.
— Идите, идите посидите. Я ж вижу — вам этого хочется. Кто я такая, чтобы возражать?
— Ну ма-ам, — тянет Эмелька, чувствуя себя виноватой. — Так и ты давай с нами. Что тут такого? Третья Поля нас давно на кофе зовёт, а ты все отказываешься и отказываешься. Никто там тебя не укусит, — безошибочно чувствуя страх Наташки перед местами, где она не хозяйка, сама того не желая, она бьет мать по больному месту.
— Ты бы язык прикусила, больно умная стала! — резко обрывает ее Наташка, после чего, сбавив обороты, добавляет: — Нет, девочки, идите, я вас не держу. Правда. Там более, одну глотку легче прокормить, чем две. Не хочу, Поль, быть тебе в нагрузку.
Снова чувствую досаду из-за того, что она пытается подэкономить на моих деньгах против моего желания, превращая легкое и приятное желание в какую-то муторную обязаловку, сравнимую с подвигом, который хотят облегчить. Все-таки, когда Наталья сама без настроения, она легко и просто может отравить его тем, кто рядом.
