— Сереж… не надо… — тихо всхлипывает Эмель. — И, вообще… Давайте не будем… мстить. Время пройдёт, все забудется. Теть Поля и дядя уедут. А мама и все остальные останутся. Им и так теперь жить с этим… Думаете, легко будет? Когда они друг про друга такое знают?
— Конечно, давай сначала про них подумаем. Они ж не со зла, их просто довели, да? — в голосе Артура так много сарказма, что даже удивительно, как Эмелька ухитряется его не замечать, и согласно кивает, чем злит его ещё больше.
— Серьезно? — остановившись, Артур смотрит на Эмельку так, как будто видит ее впервые.
— Д-да… Нет… — по выражению его лица она только сейчас понимает, что ляпнула не то и идёт на попятную. — А что?!
— Ничего, — подчёркнуто безэмоционально отвечает Артур, но даже нарочитая сухость тона не может скрыть его чувства. — Слушай, Эмель. Одного не пойму только — когда ты успела набраться от неё всего этого говна?
— Я не набралась… Она просто моя мама, — как заведённая повторяет Эмелька, окончательно потеряв надежду доказать свою правоту, но и не отступая от нее.
— Конечно — мама, — с неприкрытой злостью передразнивает Артур. — Которая чуть что не по её, слетает с катушек и срать она хотела на всех остальных. Ей же реально плевать, Эмель! Есть только она, её «хочу» — и больше ничего!
И в этот момент я понимаю, что Артур говорит не только о случившемся сегодня — может, сам того не желая, он вспоминает и свою историю, свою обиду за поломанную мечту детства, которая пусть стерлась со временем, но не исчезла. Такое не забывается, как бы ни старался убедить себя в обратом — вот что я вижу в его глазах, которые он тут же прячет, отворачиваясь.
А ведь и мне есть что вспомнить в связи с его последними словами о Наташке. Пусть тогда пострадавшей оказалась не я, но с несчастным дядей Эдиком, прослывшим извращенцем после Наташкиных обвинений и с позором съехавшим из нашего дома, была знакома очень хорошо. А сколько ещё было их — тех, кого слишком активная и темпераментная Наташка смела со своего пути из простого желания, чтобы все было так, как хочет она? Ведь удача сама по себе в руки не идёт, и за счастье надо бороться — так её учили в семье, да и сама она была согласна с этим.
Вот только Эмельку, сгорбившуюся и поникшую под взглядом Артура, которого она считала старшим другом и защитником, единственным из семьи, которому могла полностью доверять, мне очень жаль. Как жаль и их дружбу и родственную привязанность, на месте которой сейчас прорезается пропасть отчуждения, глубокая и рваная, как зияющая рана.
— Ты предлагаешь мне… нам всем покрывать ее, потому что — что?! Ей одной закон не писан? Она у нас особенная?!
— Так, Артуро, брат! Ты давай это… Короче, сменим тему! — Денис замечая, что Эмель еле держит себя в руках, вмешивается активнее.
Артур в ответ на это даже не отмахивается, он продолжает дожимать Эмель, чья единственная вина состоит в том, что она его племянница и дочь той, которую… очередная тайна их семьи открывается мне ясно в своей безжалостности — которую он почти ненавидит. И которой ничего не забыл и не простил.
Вот вам и счастливое семейство. Вот вам и «все гуртом» с жуткими скелетами в шкафах. Бедный Гордей Архипович — как бы он ужаснулся, увидев, как мало истинного единения в его семейном клане. И как печально это осознавать именно сейчас.
— У меня тоже есть мать, Эмель. С ней мы сегодня встретились — все как всегда, даже угадывать не надо, что было. Наговорила мне разной херни, наставила ультиматумов, устроила скандал — как она это умеет, ты знаешь.
— Зн…знаю… — Эмелька снова всхлипывпет, на этот раз не скрывая слез и пряча лицо на плече Дениса, который, полуобняв, прижимает ее к себе. — Ты не сердись сильно на бабушку, ей так плохо было. Чуть инфаркт не случился… Она сутки лежала, а потом сразу за тобой…
— Знаю я ее инфаркты, — с неестественной улыбкой, больше похожей на гримасу, отвечает Артур и я снова понимаю, о чем он думает и что вспоминает. — Только знаешь, Эмель, у любого терпения есть конец. С истериками и болезнями можно один раз переборщить — и они перестают работать. И тогда кто мать, кто отец — уже неважно.
— Ч…что ты хочешь этим сказать?
— А то и хочу, — подходя ещё ближе, он наклоняется к ней и Эмелька, испуганно пискнув, снова прячет лицо на плече Дениса. — Что есть вещи, которые нельзя спускать. Никому. И если ты покрываешь её, потому что она твоя мать — значит, сама такая же. И даже хуже.
— Да твою ж мать! Вот тут точно хватит, точно стоп! — не выдерживает Дэн. — Нет, брат, я все понимаю — ты в ахуе, я в ахуе, да мы все… Но ты давай, это… тормози. Малая ни при чем, что ты на ней одной срываешься!
— Не на одной, — тем не менее, делая шаг назад, говорит Артур с внезапной усталостью в голосе. — С кем надо, мы уже поговорили. И лично, и по телефону, пока я ехал. И больше я с ними говорить не хочу. Ни говорить, ни видеть. Никого из них. Я тоже умею ставить ультиматумы.
— Дядя, ты что! — забыв об испуге, Эмелька поднимает голову, вытирая слёзы, и в ее глазах я вижу другой страх, более сильный и глубокий, чем за Наташку, которой может грозить ответственность. Страх остаться без опор и правил, без тех истин, на которых строилась вся ее жизнь: семья — это святое, свои своих всегда прощают, на то они и свои. А сейчас привычный мир рушится прямо у нее на глазах, погребая остатки когда-то беспечного детства, которое дало первую трещину три недели назад, на выпускном, а теперь — развалилось окончательно.
— Ты… нельзя так говорить, даже думать нельзя! — продолжает Эмель, спешно тараторя. — Дядь, послушай! То, что сейчас творится — это пипец, конечно, кто же спорит, не думай, что я это оправдываю! Мне самой, знаешь, как стремно, от того, что они такое делали и говорили — все наши, все эти два дня! Я почему из дома ушла — мне тоже за них было… стыдно! Очень стыдно! Но это сейчас, дядь, пойми! Сейчас нам надо просто успокоиться… И побыть отдельно, я ж не спорю — вы уезжайте, я вот — буду с Дэном, и домой не хочу возвращаться. Но когда-то мы все остынем, и снова начнём встречаться, общаться — только как нормальные люди! Должен же у нас из этого хоть какой-то урок быть! Мы поймём, что так нельзя, и никто ни к кому не будет больше лезть, никому указывать — и будем как взрослые и родные люди. Родство — оно же никуда не денется! И мы… простим друг другу всё. Всё, что натворили — каждый из нас! Мы все где-то были неправы — кто больше, кто меньше. Ты тоже не белый-пушистый… Сначала обманывал нас, не помогал, когда было надо, а потом вообще — опозорил на весь город. Да, это у теть Поли в компании, среди таких как Вэл, считается, что ничего такого! А у нас… Денис подтвердит — мама с бабушкой даже на улицу выйти не могли первый день, над ними все соседи смеялись — типа вырастили сынка на свою голову, вы только посмотрите! Носились с ним как с писаной торбой, цену не могли сложить, всех девок нормальных отгоняли — а он посмотрите с кем связался! С просроченной бабой из гейропы, где ни семьи, ни жизни нормальной… Прости, теть Поля, это не я так думаю, просто, что говорили повторяю…
