— Все-все. Потерпи немного, — его голос по-прежнему тихий и, кажется, немного дрожит, поэтому он не решается говорить громче. — Все… заживет, Полин. Обещаю. Все заживет. Дэн! — резко зовет Артур. — Бинты и скотч давай, сколько ещё ждать?!
— Скотч — это виски, да? Я не против, если что, — у меня даже получается шутить. Только губы надо не открывать и смеяться как бы… внутри себя. Даже польза есть от такой ситуации — как никак, а новые навыки.
— Нет, не виски, — Артур хочет улыбнулся в ответ, но вместо этого из груди у него вырывается долгий и прерывистый вздох, а я только сейчас замечаю, какие раскрасневшиеся и воспалённые у него белки глаз. — Мы его с тобой… потом. После больницы выпьем. Как выздоровеешь. Отпразднуем.
Почему-то ему тяжело говорить со мной, и мне это очень не нравится. Он что, сердится иди злится?
— Я тебе пальцы вправил, — принимая от возникшего тут как тут Дениса то, что просил, обьясняет Артур, пригибая голову и начиная какие-то манипуляции, которых я не могу видеть. В отличие от него, если я пригну голову, мой мозг расплавится от боли и вытечет наружу через глаза. Вернее, через один глаз. Второй у меня окончательно заплыл.
— Вроде перелома нет… Не знаю… хотя с мизинцем я не уверен, — он продолжает что-то делать с моей рукой — то ли приматывать пальцы к пальцам, то ли к бинту.
— Ты что делаешь?
— Надо зафиксировать… Тогда быстрее активность восстановится.
— Какая активность?
— Двигательная.
Он знает, что делает, он же теннисист — думаю я, чтобы отвлечься. А вот если бы занимался боксом, смог бы заодно определить, есть ли у меня сотрясение.
Не выдержав глупой иронии этой мысли и в целом ситуации, я снова начинаю давиться внутренним смехом, чем привлекаю внимание Артура.
— Что такое? Тебе хуже?
— Да нет… Куда уже хуже, — тут я начинаю смеяться в голос. Пусть это больно — я не могу молчать, не могу сдерживаться. Слишком все происходящее вокруг меня схематично-деревянно. Может, у нас обоих еще шок не прошёл?
А я хочу чувствовать, пусть даже боль. Меня пугает странное спокойствие Артура, то, как он реагирует — механически, собранно, почти безэмоционально. Ведь он не такой. Совсем не такой.
Зачем он закрывается? Он злится на меня? Конечно, я же все сделала не так, как договаривались… А он предупреждал с самых первых встреч — в городе может быть опасно. Но я не слушала и не верила ему, считая, что он просто сгущает краски. И вот — Артур оказался прав, а я…
Сама не замечаю, как от смеха перехожу к слезам — оцепенение и шок отпускают, как только я прекратила себя сдерживать, и теперь я реву, уткнувшись Артуру в плечо, а он придерживает меня, легко и аккуратно, чтобы не прикасаться слишком сильно. Он тоже бывал в таких переделках и хорошо знает, как может быть болезненно любое прикосновение.
— Прости, — невнятно бормочу я — от слез начинает снова болеть голова, только не острыми вспышками, как от потряхиваний, а муторно и глухо, и говорить не очень-то и хочется. Но надо. Я должна сказать так, чтобы он меня услышал и не винил себя ни в чем. — Я всё не так сделала. Вообще… всё…
— Ты что… Полина… За что «прости»? Не выдумывай, — он успокаивает меня убаюкивающим голосом, и из него уходит та звенящая напряжённость, тот автоматизм, которые испугали меня с самого начала.
— Я не выдумываю. Я была неправа. Ты предупреждал. С самого первого дня предупреждал. А я не слушала и выделывалась. И вот… довыделывалась… — делаю лёгкое движение, чтобы он меня отпустил и показываю одним глазом на пачку салфеток. Артур тут же подаёт мне одну, и я пытаюсь взять ее другой, не перемотанной рукой, но он сам вытирает мне слёзы, еле-еле прикасаясь к лицу.
— Ты ни в чем не виновата.
— Нет. Виновата.
— Ты ни в чем не виновата! — громко и со злостью прерывает меня он и, приподнимаясь, отходит к противоположной стене, на ходу резко отбрасывая салфетку.
— Даже если бы ты что-то и сделала… Даже если бы ошиблась. Как бы кто ни облажался… Такого не должно быть!
— Конечно, не должно, — невесело подтверждает вновь возникший Денис, дипломатично сбежавший в подсобку, чтоб я могла порыдать. Сейчас он вернулся вместе с Эмелькой, придерживая ее за руку — она все еще несмело мнётся и с опаской выгадывает из-за его плеча. — Но ты сам знаешь, Артуро, как оно у нас. Есть законы на бумажке, а есть наши, человеческие. И как люди решат, так и будет.
— Да ты что? Значит, как люди решат?! — саркастически обрывает его Артур, продолжая ходить из угла в угол. — Предлагаешь закрыть на всё глаза, только потому, что так принято? Кем принято, Дэн? И для кого? Ты сам… Тебя устраивает такой порядок?
— Да, бля, всегда мечтал, чтоб у меня тут погромы среди белого дня устраивали! Считай, всю жизнь к этому шёл! — в тон ему отвечает Денис и тянется за сигаретами — он тоже нервничает и хочет закурить в общем зале, но вдруг вспоминает, что мне сейчас может быть плохо от дыма. — Можно? — спрашивает он.
— Да, — если бы я могла, то кивнула бы, но приходится обойтись без этого.
— Нет, — категорически возражает Артур, и Дэн, застыв в растерянности, молча переводит взгляд то на меня, то на него, и решает послушаться старого друга, от греха подальше
— Уроды… — Артур говорит как будто сам с собой, не прекращая механического движения от одной стены к другой. — Все — уроды… Все друг друга покрывают… Тут даже побои никто не снимет. Ты сам говорил — в парке полно ментов было?
— Да парочка из них прям рядом — и нифига. Как это у них на ментовском называется — молчаливое соглашение, типа того? Не, ну в участке вас примут, может даже показания возьмут, протоколы там, все дела, — резонно рассуждает Денис. — Но мы с тобой не малолетки, Артуро, знаем, что с такими делами бывает. Закроют как пить дать. За неимением доказательств. Никто ж ничего не подтвердит, там круговая порука.
— А ты? Ты подтвердишь? — останавливаясь, Артур сверлит его таким взглядом в упор, что Денис на секунду даже теряется.
— Я? Я… Ты за кого меня держишь, братан? Скажу, конечно! Но мое слово — против их… Надо больше свидетелей.
— А ты что? — впервые за все время присутствия обращается Артур к Эмельке.
— Я? — точно как Дэн, на секунду замирает она. — А я… я почти ничего не видела.
— Блядь, началось, — зло бросает он, и снова возобновляет свое движение. — Вот из-за таких «ничего не видела» у нас и творится хрен знает что. Одни терпилы вокруг, лишь бы свою задницу прикрыть!
— Так, друг, полегче! — тут же вступается за Эмельку Денис. — Она реально в кофейне была, я сам запретил ей и Серёге нос высовывать!
— Ну, я скажу, если надо… — среди всеобщего напряжения голос тонкого Серёжки, звучащий с обычным меланхолическим пофигизмом кажется дуновением свежего и беззаботного ветерка. — Я стоял возле окна. То, что видел, на статью точняк накапает. Наталь Борисовне и ее подружкам. И менту поганому.
