С моей стороны было огромной глупостью взять с собой в городок, дороги в котором ремонтировали в последний раз, когда я еще жила здесь, чемодан, который привык перелетам по Европе или отпускам там же. Рюкзак или сумка через плечо были бы гораздо лучше — как в командировку или на проект в неблагополучную зону.
Хотя, назвать совсем уж неблагополучным мой родной город я не могу. Он просто… такой. Как и тысячи подобных ему по всей стране — застрял между прошлым и будущим. Здесь своя реальность, свои правила, о которых не стоит забывать, самонадеянно прикрываясь привычками столичного жителя.
С тех пор как я уехала, мне приходилось бывать во многих городах — благополучных и не очень. И я прекрасно понимаю, что нет никого более смешного, чем житель мегаполиса, презрительно фыркающий на провинциальную «отсталость» и несущий впереди себя свой снобизм, словно дурацкий щит. Провинция сначала посмеётся над ним, а потом наподдаст под зад, словно любящая, но бесцеремонная мать, которой чихать на все новомодные демократические методы воспитания.
Я хорошо знаю это, сама в детстве смеялась над такими понаехавшими. Поэтому не собираюсь пренебрегать местными правилами — но для начала их надо хотя бы вспомнить. У меня нет желания нарочно зарываться, дразнить народ своими привычками, специально тыкать в глаза, что отвыкла жить, как они. По крайней мере, поначалу. Если мне не станет слишком скучно.
С этой мыслью я подхожу к крыльцу, поднимаю голову вверх и не могу сдержать улыбку, разглядывая этот странный дом, чем только ни успевший побывать. Когда-то именно здесь находились мои ясли — я хорошо помню, как нас кормили какой-то баландой на большой застеклённой террасе, от которой сейчас откалывается последняя плитка. Это начиналось на границе весны и лета — мы выходили на завтрак в одних трусах, чтобы принимать солнечные ванные, а я всегда жутко стеснялась.
Мне казалось очень странным, что мы должны есть почти голыми, и в знак протеста я громко ревела во весь голос. Взрослые сердились и кричали: «Чего верещишь? Хочешь стать рахитом?»
«Рахит» звучал очень страшно, заставляя меня смиряться со своей участью. В ответ на эти угрозы я жалась на табуретке, пытаясь хоть немного прикрыться руками. Нянечки, помнится, вечно смеялись: «И что ты там прикрываешь? Там и прикрывать-то нечего! А ну-ка сядь ровно!» И с чувством ужасного стыда я опускала ладони на колени, думая, что после таких-то мук Рахит за мной точно не явится.
Стараясь сдержать усмешку, я тащу бедный чемодан вверх по стертым ступеням, думая, что теперь для меня не проблема выйти к завтраку не только в одних трусах, но и вовсе без них. Как смешно всё выходит — от нас требуют совершить что-то, когда это вызывает ужас, и запрещают делать то же самое, когда оно дается легко.
Здесь же, в этом сумрачном коридоре, в окошке одного из кабинетов, я получала свой первый паспорт — после того как детсад неожиданно переделали под госслужбу. Одного взгляда на дверь, обитую темно-коричневым дерматином, хватает, чтобы вспомнить все — и то, что я была одета в самый свой нарядный сарафан в вишенку, и что считала этот документ наиважнейшим в жизни.
С тех пор у меня было много документов и удостоверений — загранпаспорта, пропуски, беджи и аккредитации, открывающие дверь туда, куда пускали далеко не всех. Но так волноваться, как в день поучения паспорта — документа, по которому я становлюсь взрослой, — у меня больше не получалось. Со временем все самое необычное становится каждодневным и обыденным. И кто знает, хорошо это или плохо.
Я медленно поднимаюсь на второй этаж. Мой бедный чемодан стонет и хрипит почти человеческим голосом, ритмично ударяясь колёсами о каждую ступеньку. Как обычно бывает в таких заведениях, нужный кабинет находится в самом дальнем углу, ещё и за большой деревянной ширмой, на которой вывешены образцы заявлений и бланков. Несмотря на ранний час — для меня ранний, — возле дверей уже собрались шустрые дамочки преклонного возраста, оживлённо обсуждающие что-то между собой. Не проходит и двух минут, как мне сообщают, что нужного мне секретаря нет, специальный бланк для заявления мне не дадут, приемный день по такому вопросу — четверг, да и то не каждый, а каждую вторую неделю месяца. А в прошлый раз по моему вопросу и вовсе не принимали.
— А что так? — спрашиваю я, чувствуя острое желание закурить.
Когда мне говорили, что дело с наследством небыстрое и мутное, все вопросы с документами, а особенно с документами в провинциальных инстанциях решаются месяцами, я не верила. Всех дел-то: взять бланк установленного образца, заполнить его, заверить и сдать сюда же, в жилищное управление по месту прописки.
Когда я, позвонив в эту службу впервые, попыталась узнать, могу ли заполнить все документы на сайте и заверить их электронной печатью, то добилась одного — трубку бросили в ответ на мои слова: «Что значит «Какой ещё интернет?» Ну, есть же у вас хоть какой-нибудь сайт!» Теперь я понимаю, что такое предположение было для местных работников едва ли не оскорблением. Оно на корню нивелировало их важность и необходимость долго и сложно решать простые бумажные дела.
— А ты куда спешишь, милёночка? — спрашивает меня востроносая бабуля с живым взглядом бегающих глаз. — Куда спешишь? Ты небось сразу хотела все получить, а? Всё — и так вот сразу? А нетути! Нетути никого по твоему вопросу… И неизвестно когда будут. Отпуска у них! Остался один только, да и тот нарасхват. Злюшшший! Ой, злюшший, страсть!
— А помощники? Помощников нет?
— Отчего же нет? Был помощник! Был, но спился. Спился, милёночка. Что ты ему сделаешь?
— Как, совсем, что ли, спился? До смерти? — чувствуя все больший сюрреализм происходящего, спрашиваю я.
— Да нет, что ты! Типун тебе на язык! — прикрикивает на меня подружка первой бабули. — До белочки спился!
— До горячки, до белой! — уточняет первая бабуля, сразу же видя, что я ничего не понимаю. — Говорили ж ему — ты это… меру знай! Бутылка она, конечно, любой вопрос решить поможет. Но он-то совсем обнаглел, без бутылки ни одну подпись не ставил!
— Вот его бог и покарал! — вновь вступает в разговор ее подруга. — Чертей наслал!
— Каких ещё чертей?
— А вот таких вот! — показывает пальцами расстояние в несколько сантиметров бабуля. — Мелких, зелёных. Все на люстре у него катались, да на лысине прыгали.
— Карусели устраивали и адски хороводы водили! — набожно крестится её подруга. — Так его и забрала скорая помощь, вот отсюдочки, вместе со всеми чертями!
Таких живописных подробностей я не ожидаю и смеюсь. Настроение, несмотря на мерзкую новость с самого утра, немного улучшается. Не каждый день приходится слушать такие байки. На пару секунд мне становится жаль незадачливого помощника, а не себя, и страх застрять здесь дольше, чем на две недели, немного отступает.
— А чертей всех выловили?
— Чегось? — бабуля недоуменно прикладывает ладонь к уху, чтобы лучше расслышать.
— Чертей, говорю, всех забрали? Главное, чтобы больше не осталось ни одного в кабинете… А то вдруг на последнего инспектора нападут — и все! Вообще работать прекратит служба. Придётся всех распустить и на скорых забрать. Или на полицейских машинах за хулиганство — тут уж как бог пошлет.
