Глава 3. Никогда не вникайте в семейные тайны
Мои слова оказываются пророческими. Когда спустя полчаса, полного объяснений Артуру и Оляне довольно запутанных мотивов друга, первое, что я вижу, вернувшись в дом — это Вэл. Он стоит в ванной, примыкающей к комнате, где мы его оставили, и пытается рассмотреть свое отражение в зеркале.
— Эй, ты почему так рано встал? — говорю, защёлкивая на шпингалет входные двери и наблюдая за тем, как он брызгает в лицо водой.
— Вертолетики… летают, спать не дают… — шепчет Вэл, натужно растирая глаза и, вдруг пошатываясь, резко хватается за край раковины.
— Э-э, да тебя водит, друг мой, — с этими словами я беру его за плечи и пытаюсь сдвинуть с места, но он, упрямо вцепившись в раковину, продолжает смотреть в зеркало немигающим взглядом.
— Я тут это… чуть-чуть напачкал из окна… Меня тошнило… — смущенно добавляет Вэл, а я, громко вздыхая, стараюсь не рассмеяться. Никогда ещё Вэлиал Донцов не падал так низко — сначала прыгал через костёр, потом провёл ночь в антисанитарных условиях, висел на заборах, ездил на пьяном коне с риском свернуть себе шею, целовался у всех на глазах с хуторской амазонкой, а потом ещё и блевал в палисадник. Кажется, его инициация прошла чуть более бурно, чем я предполагала.
— Ничего страшного, — успокаиваю я его. — Тут какие-то кусты под окном, никто не заметит. Считай, ты просто органически намусорил. Это, в конце концов, не пластик.
— Да, — оживает Вэл, успокоенный мыслью об эко-френдли характере собственного поступка. — Ты права, Полинка. Я тебя так люблю-ю…
— Так, ты это… — останавливаю его от неожиданных объятий. — Давай-ка сначала зубы почисти. И ополоснись слегка, это тоже не будет лишним, — оставив его на пару минут в ванной, тут же бегу назад с запасной зубной щеткой, которую вожу с собой в любом багаже. — Справиштся один? Или, может, помочь и полить из ведёрка?
— Не, я сам, — абсолютно не смущаясь, от того, что я предлагаю поучаствовать в процедурах его омовения, Вэл по-хозяйски берет у меня щетку и тут же включает воду. — Двери не закрывай! Я хочу поделиться с тобой своим… опытом! — он говорит с таким придыханием, что в ту же секунду я понимаю, что никогда и ни за что не раскрою ему секрет его жокейского подвига.
Знали ли мы оба, когда я легкомысленно собралась в не самую приятную командировку в родной город, а он — когда примчался мне на помощь, как нас обоих изменит эта поездка? И ведь изменения произошли так незаметно, несмотря на бурные события, в которые мы ухитрились вляпаться. Вот она я — сижу и с самыми серьёзным видом прикидываю, что нужно купить в мою столичную квартиру холодильник побольше, а в коридоре, наконец, вкрутить лапочки. Старые перегорели ещё год назад, но мне было плевать — а теперь вот нет. И я серьезно рассматриваю мое жильё не только как перевалочный пункт между поездками, а как место новой жизни вдвоем, маленькой семьей. А Вэл, который по дороге ко мне боялся прикасаться к ручкам маршруток, не обмотав ладонь влажной салфеткой и, приехав, тут же устроил обтирания и дезинфекцию микробов, сейчас плещется в сельской душевой, радостно поливая себя водой из ковшика. Еще и шторку неплотно запахнул, и дверь держит открытой.
Чудеса да и только. И то, что мы молчим об этом, не делает их менее реальными.
Вэл, правда, долго молчать не намерен:
— Водичка-водичка, умой мое личко! — довольно мурлычет он. — В новую жизнь — так чистым красавчиком. Полинка, слышь! Я такой красавчик!
— Да уж, наслышана, Вэл. Мы все офигели от твоих подвигов.
— А я как офигел, — доверчиво сообщает он, выглядывая из-за шторки. — Я, вообще… не сказать, чтобы всё помню… Но когда это случилось — ночь, первобытная природа, никакой помощи и поддержки — и я, укрощающий дикого зверя…
На секунду его голос срывается, и я не могу понять — то ли от переизбытка чувств, то ли потому, что вода попала ему в рот и он громко отплевывается и пускает фонтанчики, как большой ребенок.
— Короче, в ту самую секунду я и переродился! Это… это было как прыжок в пропасть, понимаешь? Когда ты или разобьёшься, или попадёшь прямо на свое место в этой жизни и обретёшь… — снова прерываясь, выплевывает воду Вэл. — Силу! Которая тебя поведёт по жизни к твоей цели и судьбе! Так раньше на Сечи в козаки посвящали — нужно было в полной темноте пройти по самой опасной тропинке и перепрыгнуть через пропасть. На дно стелили солому… но тот, кто прыгал, об этом не знал — и те, кто перемахнули через обрыв, становились всесильными — характерниками и колдунами! Именно их боялись больше всех. Теперь и я… я тоже чую в себе этот дар, эту память предков!
— Ого, Вэл… — не подозревая о таких глубоких познаниях истории, переспрашиваю я. — А это ты откуда знаешь? Я что-то такое слышала от местных когда-то, но ты… Ты вообще чужак здесь.
— Сама ты чужак! Гордей Архипович за ужином рассказывал! Я его как раз слушал, а ты чем занята была? — распахивая шторку, он выходит, повязав одно полотенце на поясе, а второе — элегантной чалмой на голове. И хоть выглядит он сейчас не как суровый козак-колдун, а как девочка-инстаграмщица, все-таки, что-то в нем неуловимо изменилось. Движения стали какими-то другими. Что еще за чертовщина? Неужели действительно таинственная магия здешних мест преобразила Вэла?
— Ох, бля… болит все, пиздец… — тут же раскрывает секрет своих новых повадок Вэл. — Особенно вот тут и тут, — показывает он на руки под мышками и внутреннюю часть бёдер. — Чувствую себя тупым качком — руки-круассаны, ноги враскорячку!
— Это у тебя от катаний верхом так мышцы тянет? — подхожу к нему вплотную и пробую прижать к телу руку, которую он держит полуизогнув, точно как уголок французского круассана.
Вэл тут же реагирует истошным криком:
— Бо-ольнооооо!! Конечно, от катаний! Сама бы вылезла хотя б на Ляму, я бы посмотрел, как тебя раскорячило, а потом бы скрючило! Не надо! Не трогай меня! Слушай, а переодеться у тебя во что-то есть?
Спустя еще пятнадцать минут ревизии шкафов, в которых, как на зло, нет ни одной вещи Артура и все полки пусты, Вэл набрасывает на голое тело мой легкий ночной халатик и усаживается на диван, вальяжно закинув ногу на ногу.
— Это круче, чем треня на все тело, — говорит он, и в сочетании с его новой одеждой эти слова звучат как исповедь фитоняшки. — Теперь понятно, почему в всех конников такие крепкие ноги и… вообще, все крепкое, — двусмысленно изгибая бровь, добавляет Вэл.
