— Яки ще казахи? — идея так позабавила Гордея Архиповича, что он раскатисто и громко хохочет точно, как Артур пару минут назад — откинув голову, еще и похлопывая ладонью по столу.
— Не казахи, а хозары! Хозарский каганат, знаете такое? — пьяненький Вэл не обижается, как обычно, а упорно продолжает доказывать свое.
— Та шось чув. Це ж кочевые, так? У нас тут народ сдавна на конях, в нас оно с далеких предков в крови. Сарматы были, скифы, може, й хазары. Только с песнею ты, сынок, не в ту степь загнув. Совсем не в ту. Смалечку мне й бабка спивала, и мать. И нияких хазар там, шоб ты знав, я не припоминаю.
— Это потому что их советская власть обманула! — возбужденно вращая глазами шепчет Вэл, и я сама не знаю, смеяться мне, или плакать.
Спорить с Гордеем Архиповичем о традициях его родной земли я бы не рискнула даже спьяну, но в то же время… Сегодня он добрый, да и нам с Наташкой, когда отчитывал за очередное баловство, всегда говорил — доказывай свою правду открыто, не бойся. А если юлишь и прячешь глаза, значит, ты не человек, а падлюка.
Вэл же бросается на защиту своей идеи со всей прямотой и рвением горячего сердца:
— Слушайте! Им нарочно внушили! Чтобы стереть народную память, чтобы очернить предков! Козаков, значит, раскулачили, вот им и мстили, выставляя… вот такими маньяками в песнях!
— Сынку, — отсмеявшись так, что Глафире приходится подать ему наглаженный платок, Гордей Архипович утирает глаза, и продолжает с отческим снисхождением. — Ты якшо в школе погано учився, то давай хоть я тебе расскажу! Козацку Сич нашу порушили почти двести пьятдесят год назад. А раскулачували вже не козаков, а кулаков, дай Боже памяти. В самому ж названии подсказка есть! Чи то голова вообще не варить, не?
— А это все вместе! — не унимается Вэл. — Всех очернить хотели! Всех ваших славных предков — и воинов, и земледельцев, которые вот эту вот землю… вот эту пшеницу… Поднимали своими руками! — он захлебывается в пафосном экстазе и быстро запивает свое замешательство еще одной рюмочкой наливки, которую подаёт ему Оляна, чтоб заткнулся. Но он не унимается.
— Вы же только послушайте этот текст! Оригинальный! Он в вас отзовётся! Они проснутся у вас внутри и скажут: «Достойный сын наш Гордей! Вот это она и есть! Это правда!»
— Хто… проснётся? — Гордей Архипович еле выговаривая слова, опять смеётся, прикрывая глаза ладонью.
— Голоса предков! Скифов и сарматов!
— И хозарив!
— Нет, хазаров нет. Хазары — ваши враги. Это они Галю украли!
На фоне глубоких и сочных женских голосов, выводящих вердикт незадачливой Гале, догоревшей вместе с сосной: «А хто дочек мае, хай их научае!», утверждение Вэла звучит максимально эпично.
— Так я же… сам читал! Я интересовался! Там было так: едем, Галя, с нами… уж извините, как в песне поётся… С мудрыми жидами! Жить ты будешь лучше, чем у родной мамы!
— А с жидами чего? — потеряв всякую надежду убедить Вэла в ложности его мега-открытий. интересуется Гордей Архипович. — Ты шо, Василю, антисемит?
— Да ну нет, конечно! Я толерантный человек!! — обвинение в дискриминации для Вэла — одно из самых страшных, и он спешит откреститься от него как можно быстрее. — Это в песне так! И вообще, хазары исповедовали иудаизм! Конфликт веры, понимаете? Это все про них такие зверства! А ваши, то есть наши… козаки! Они не могли так — со своими же девушками!
— А от это ты зря так думаешь, — ладонь Гордея Архипович грузно опускается на стол и мне вдруг становится не по себе. — Девок за легкомыслие у нас всегда карали, без лишнего жалю. Якшо дивчина потеряет всякую честь и совесть, на чем же ж наш род держаться будет? Ни на чем. Загрузнет все, як болото. Я ще кучу таких писень знаю, де дивчата забували про порядок и про скромность. И всих карали дуже жорстко, Василю. И про Галю нам смалечку спивали, не для того, шоб поклеп на козаков свести. А чтоб девки знали — якшо накуролесят… Пощады не буде. А хлопцы, шоб не сомневались, кого в жинки брать, а кого не надо.
Мне кажется, или говоря это, он снова смотрит на меня? Мне совсем не хочется встречаться глазами с главой поместья — лучше спрячу взгляд и рассмотрю землю под ногами. И наливочки выпью. Черт с ней, с трезвостью.
И закурю, прямо за столом. Все равно мне скоро кирдык, согласно местным порядкам.
Мой поступок тут же не остается без внимания:
— Гей, гей! Ще одна курилка! Ты шо, Поля? Зачем смолишь табачину? Тебе диток ще рожать, зачем здоровье гробишь?
Давайте, давайте. Этим началась моя поездка сюда, этим же она и закончится. Расскажите мне ещё про деточек и здоровье, и как вы озабочены моей жизнью — люди, которым до меня нет никакого дела.
Но вместо бурного протеста, выдыхая дым, я всего лишь говорю:
— Это дамские. Их можно. Их изготовляют с учетом того, чтобы с будущими детьми ничего не случилось.
— Ой брешеш! — вновь смеётся в усы Гордей Архипович. — Ты ж знаешь, Поля, шо когда ты брешешь — сразу видно.
Еще один чудесный намёк. Уйти бы отсюда поскорее. Сейчас вот допью наливку, докурю сигарету, сошлюсь на головную боль и сбегу к себе. То есть, к Артуру в комнату. И лягу спать. Если смогу уснуть, ожидая, когда вся община придет меня наказывать.
… А хто девок мае, хай их научае.
И с заходом солнца в хату не пускае.
Никогда не стоит забывать где находишься, и расслабляться при первых признаках мнимой беззаботности.
— Ты чего, Поля, весь вечир смурна така? — снова цепляет меня Гордей Архипович. — Чи не от того, шо у тебя Олянка жениха с под самого носа вкрала?
Ни Вэл, ни Оляна не реагируют на это бурными опровержениями, только с любопытством смотрят, так что выкручиваться приходится мне одной:
— Да я… не обращаю на это внимания, Гордей Архипович. Я же никого не держу. А чему быть, тому не миновать.
— Тю, дурна… Нащо тебе тогда той Василь, если сердце за него не болит. Отстань от хлопца, жизнь ему не порти — тебе ж плювать на него! Шо за женихання у вас таке…
— Это у них, хозяин, в городе у всех такие отношения странные, — вдруг вмешивается Оляна и я не могу понять — она нарочно приходит мне на помощь или, как всегда, просто веселится.
— Шо, ни рыба, ни мясо? — Гордей Архипович открыто иронизирует надо мной. — Чи то разом, чи то нет, никто ни за кого не отвечае, голову один другому морочат, и всех делов!
— Н…нет! — внезапно восстаёт «Василь». — У нас просто свободные отношения. Мы др-рг друга уважаем, но не присваиваем. Полиамория у нас! Вот что! Все по с…сгласию!
— И ты, Василю, брешеш, — так же спокойно, как и мне, говорит Гордей Архипович, но от этого становится только неспокойнее. — Я от думаю — вы вообще навряд чи разом. Добре, шо я вас в семейный не поселил. Отак бы поверил вам, прохиндеям, й честным людям в глаза смотреть було б стыдно, шо вы их места заняли.
