Отлично. Пока я убеждаю себя, что вся моя взвинченность — на пустом месте, Вэл подтверждает мои худшие подозрения, причём с такой уверенностью, что у меня начинает неприятно сосать под ложечкой.
— Ты уверен? — даже мой голос звучит как-то странно, слабо и пищаще, что вызывает злость.
— Да тут слепым надо быть, чтобы не заметить! — выдаёт довольный Вэл, и я ловлю себя на том, что никогда еще мне не хотелось его стукнуть так сильно, как сейчас. Чего он лыбится, в конце концов?
Происходящее начинает казаться мне таким издевательством, что желание послать всех и вся, сбежать отсюда на первом попавшемся автобусе и никогда больше не встревать ни в какие отношения, становится прямо-таки навязчивым. И пока я, стараясь унять злую дрожь в руках, смотрю пустым взглядом на Марину, выводящую сытую и довольную Ляму во двор, Вэл радостно добавляет:
— Видишь, даже ты заметила, что ей нравлюсь я! Но… и ничо. Я позволю ей собой восторгаться. Да, она грубиянка, от неё пахнет травой и ещё каким-то… комбикормом. Только, знаешь, Полинка, я, наверное, заразился твоей болезнью — теперь я вижу в этом красоту. Она же как эти лошади, как поле, как небо, как кучки говна — да, говна, оно тоже бывает в природе, нечего морщить нос. Это честность жизни! Это красота без прикрас! Это охуенность естества, которая была доступна в античном мире, пока не пришли моралисты и не заставили нас любить только выхолощенное, только мертвое в своей идеальной бездушности!
— Вэл, Вэл, остановись, — шепчу, хватая его за руку. На небезопасно близкое расстояние к нам подходит сестра той, кого Вэл в припадке экзальтированного восторга сравнил с отходом жизнедеятельности. И я знаю его слишком хорошо, чтобы помнить, что такие своеобразные комплименты он отвешивает только тем, кто ему действительно нравится. Это озарение выбивает меня из колеи еще больше, чем внезапно вспыхнувшая ревность к Оляне. Я стараюсь даже не думать, как Вэл будет совмещать в своём сердце преданность домине Клариссе и восхищение амазонкой Оляной. В какой-то момент вокруг меня становится слишком много мелодрам, совсем как в раннем придурковатом пубертате.
— Послушай, а ты не думаешь, что ты немножко… перепутал. Приукрасил реальность? И что она не к тебе, а к Артуру клинья подбивает?
Господи, о чем я говорю? Мы же сплетничаем с ним как сельские кумушки! Как быстро среди этих пасторальных пейзажей мы дошли до жизни такой?!
— Ш-што?!! — возмущённо шипит Вэл, совсем не обращая внимания на подошедшую Марину. — Ты все вреш-шь! Ты сама поехала кукухой со всеми своими страстиш-шками! И уже галлюцинируешь на пустом месте! Вэлиал Донцов никогда не ошибался в симпатиях на свой счёт! Я знаю, многие меня ненавидят — ибо я… такой! Вот как твоя гопница Наташка — я ей как кость в горле посреди ее убогого мирка! Но есть и те, чье сердце чувствует меня — это с первой секунды и навсегда! И я не уебанец какой-то, чтобы этого не замечать!
— Но…
— Все! Ни слова больше! — Вэл в приступе театральной патетики окончательно переходит на высокий слог. — Мы идём в поля! Не грузи меня своей хуетой! И пусть ветер развеет твои дебильные мысли!
Его обида не проходит и спустя полтора часа, когда гордо восседая на Ляме, на которую взобрался только с третьего раза, а я — так вообще не смогла и поэтому уступила право своей поездки Вэлу, он презрительно отворачивает от меня лицо, стараясь приноровиться к спокойному шагу лошадки. Ляма, совершенно расслабившись от покладистости всадника, который даже не пытается ею управлять, бредёт по дороге нога за ногу, время от времени останавливаюсь пощипать травы, и только тогда Вэл поворачивается к нам — и в его глазах читается настоящее счастье. Несмотря на ездовой шлем, на который ему пришлось сменить ковбойскую шляпу, чувствует он себя покорителем прерий, о чем говорят его сияющие глаза и улыбка во все тридцать два зуба.
Потом, вспоминая, что он вообще-то на меня обиделся, он снова пытается напустить на себя напыщенное выражение и отворачивается, как только Ляма возобновляет прогулку, а Марина — свои рассказы об их нелёгком житье-бытье и «проклятущем менте», которого жизнь подкинула им в соседи, и чья земля начинается через десяток километров.
— И такой же наглющий, Поля, от знаешь! И лезет и лезет, все ему мало! До чего руки загребущие — ни стыда ему, ни совести. Одним словом — мент!
Слушаю ее, несмотря на искренне сочувствие, в пол-уха. И даже вечереющее небо, отливающее всеми красками заката, кажущееся величественным и бескрайним из-за отсутствия любых построек, не трогает меня, как обычно. То и дело озираясь, я надеюсь увидеть на горизонте две фигуры, возвращающиеся в усадьбу — но мои надежды так и остаются фантазиями, не подкрепленными реальностью. И даже увлечённая своим рассказом Марина замечает, что пора заворачивать назад — солнце скоро совсем сядет, фонарей в поле нет, так что если не хотим остаться в темноте, пока не проглянут звёзды, придётся поторопиться.
— Нет, Лямка сама, конечно, дорогу найдёт, она эти места хорошо знает. Вот только вам, думаю, не сильно понравится плестись за ней, когда вокруг хоть глаз выколи. Да и конь не сильно лучше нашего в потёмках видит, чтоб не споткнуться нигде и ногу себе не свернуть… Пора завертать. Ляма, Ляма! — Марина забавно причмокивает губами, привлекая внимание лошади, после чего подходит к ней и берет под уздцы, проворачивая в обратном направлении — и теперь, хочу-не хочу, а я снова вижу лицо Вэла и написанное на нем ехидное самодовольство.
— Солнышко садится за окном, перепутал я тебя с говном! — декларирует он стих моментального сочинения, и я понимаю, что это он обо мне, в самом негативном смысле, и здесь нет и намека на приятие мира во всей полноте, как в античности.
Марина, ведущая Ляму по дороге, громко смеётся и в который раз повторяет: «От чудной!», пока я снова оглядываюсь в том направлении, куда ускакали Артур и Оляна, и снова не вижу никого.
От нечего делать достаю мобильный из кармана, куда сунула его автоматически — толку от него здесь ноль. Ни сотовой связи, ни интернета. Единственный раз, когда мне удалось ненадолго поймать какой-то странный сигнал как только мы отошли от ворот усадьбы на полкилометра не принёс ровным счетом ничего. Все, что я успела увидеть, когда прогрузился самый лёгкий из мессенджеров — это то, что папка входящих сообщений забита до передела. И все. Ни одно из них я не смогла открыть, резонно решив, что не стоит дёргаться и подождать до возвращения в город. Вон даже Вэл и тот выехал на прогулку без смартфона — неслыханная дерзость для него. Кажется, за все время нашего знакомства я впервые и увидела его без гаджетов. Если даже он, сумасшедший инстаграмщик, не пытается прорвать интернет-блокаду, то и я смогу
Вот вернёмся в город и разберёмся со всеми делами, если такие возникнут. А пока мы для всех пропали — и мир без нас не сойдёт с оси, планета будет крутиться как обычно, и люди решать все свои проблемы и без нашего участия.
Надеюсь, хоть Артур скоро приедет, а то с каждой секундой я чувствую все большее и большее беспокойство.
Никогда не пропадайте бесследно — как всегда, когда вы решите, что все в порядке, вы срочно кому-нибудь понадобитесь. Жизнь как будто злится, насмехается над теми, кто хочет беспечно убежать и спрятаться, хоть ненадолго.
