Громкое покашливание, прерывающее пафосный монолог Вэла, который мы уже и не надеемся унять, звучит как гром среди ясного неба. На секунду мы втроём замираем, будто превращаясь в соляные столбы из погибшей Гоморры — и это мгновение тянется вечно, становясь невыносимым. После чего я, не понимая, чего во мне больше — желания увидеть того, кто стал случайным свидетелем этого разговора — или же не видеть и не знать этого никогда, откидываю волосы со лба и снова не знаю, радоваться или падать в обморок.
По другую сторону от машины Артура, с глазами, похожими на огромные чайные блюдца стоит Эмелька. Одно выражение ее лица говорит о том, что разговор она слышала весь и списать его на пьяный бред у нас не получится. В руках у неё какое-то сложное сооружение — двухъярусная то ли кастрюлька, то ли ланчбокс, от которого распространяется одуряющий аромат, который тут же замечает и Вэл, в секунду забывая о конфузе.
— О! — кричит он. — Супчик! Куриный супчик! Это для меня? — с надеждой в голосе спрашивает он, но Эмель не шевелится, не говорит ничего — только ее глаза начинают хаотически бегать туда-сюда, с моего лица на лицо Артура, и наоборот.
Все ясно, с горечью думаю я. Теперь мне все ясно, хоть ни капли от этого и не легче. Супчик. Бульончик для поправки здоровья. Только предназначается он не Вэлу, а Денису — не он ли сам говорил об этом только что в подсобке. Так какого черта не предупредил, что звонил Эмельке и просил принести ему завтрак?!!
Чертов Вэл. Чёртов Дэн. Чертов супчик.
Что же теперь делать?
Пока мы, все так же недвижимо стоим друг напротив друга и продолжаем хлопать глазами, голос Артура — единственное, что нарушает эту убойную тишину.
— Так, Эмель. Только спокойно сейчас. Без истерик, ладно?
Эмель смотрит на него, пытаясь что-то ответить, и я вижу, как глаза ее медленно наполняются слезами, а губы начинают дрожать и, чтобы не разреветься в голос, она прикусывает их зубами. Ясно-понятно. Конечно, она будет обижена. Обижена, зла и разочарована. Тяжело осознавать, что ее все это время водили за нос два человека, которым она безоговорочно доверяла, которых даже познакомить между собой хотела, потому что только им могла рассказать всё без утайки.
А от неё, выходит, утаивали. Врали в глаза. И осознавать, что непогрешимые взрослые, на которых она в чём-то равнялась, оказались очень даже грешны — это очень тяжело. Особенно в первый раз.
— Ты Денису обед принесла? — продолжает Артур совершенно спокойно. И, если бы не побелевшие костяшки пальцев, которыми он сжимает полуоткрытую дверцу машины, я бы ни за что не поверила, что спокойствие это — напускное. Спортивная выдержка, не иначе. Пока ты играешь, ты не поддаешься чувствам.
А наша игра проходит на грани такого фола, что даже тяжело представить, что будет, если мы сейчас все провалим.
— З-завтрак… — поправляет Эмелька, моргая ресницами, с которых вниз, на щеку, падают две большие крупные слезы.
— А, точно. Завтрак. Теперь слушай меня сюда. Хорошо? — тон Артура становится еще спокойнее, еще доверительнее. Ох, как же это опасно — говорить так после того, как тебя уличили в первостатейном вранье, поймали с поличным на месте.
Эмелька, еще раз быстро и испуганно зыкнув то на меня, то на Артура, согласно кивает.
— Ты сейчас идёшь к Дэну. И остаёшься у него. Никуда не возвращаешься, никому не звонишь. Понимаешь о чем я, да?
— Д…да, — ее выдавливает из себя Эмель, и в этот момент мне становится ее действительно жаль. Ведь Артур ставит ее перед выбором — покрывать нас или остаться честной перед своей семьей, которую она любит. Не самый легкий выбор для девочки шестнадцати лет.
— Через час я вернусь. Ровно через час. Сколько там? — он бросает быстрый взгляд на мои часы.
— Без двадцати семь, — отвечаю я совершенно чужим голосом.
— В половину восьмого я вернусь. И мы обо всем поговорим. Я всё тебе сам объясню. Час сможешь выдержать, чтоб не наломать дров?
— Час — да… — Эмель пригибая голову, громко вздыхает и одной рукой вытирает слезы. — А Дэн… Что мне ему сказать?
— Ничего. Я сам ему все скажу. Давай, беги быстро. Быстрее, а то суп остынет. Он ждёт уже. Я сейчас заскочу на минуту, предупрежу его, что ты меня подождёшь. И потом — встречаемся через час. Через час, поняла меня?
Точно таким же тоном он говорил с ней в ту ночь, когда Эмель звонила ему в слезах с просьбой забрать ее с выпускного — только тогда я еще не знала, кому принадлежит голос на том конце, а она не имела понятия о том, что я могу ее узнать. Ведь для неё я и её дядя — два разных, не пересекающихся мира, которые она и хотела, но всё не могла столкнуть.
— Давай в машину, быстро, рядом с Вэлом, — только и успевает шепнуть мне Артур, пропихивая переставшего сопротивляться дизайнера в салон, а следом за ним — и меня. — Я сейчас, — говорит он, захлопывая за нами все дверцы. — Перетру с Дэном по-быстрому, чтобы хоть тот языком не трепал лишнего.
Спустя пять минут он возвращается, молча садится на своё место и жмёт на газ — без единого слова. Первый раз оказавшись в машине не рядом с ним, а сзади, на месте пассажира, устав поднимать с колен голову Вэла, продолжающего дрыхнуть, я сижу без движения и удивляюсь тому, каким колким, сосредоточенным, даже отчуждённым может быть Артур. Сейчас он весь в себе, погружён в ту проблему, которая неожиданно свалилась нам на голову, как будто из без того мало сложностей.
До промзоны и нашего дома мы доезжаем очень быстро — сегодняшняя наша поездка началась с высоких скоростей, ими же она и закончилась. Вот только вчера мы не были на волосок от того, чтобы засыпаться в самый неподходящий момент.
Черт бы его побрал, этот флешмоб, думаю я, пока мы, всё так же молча, вытаскиваем Вэла из машины, и Атрур, перекинув его руку себе через плечо, только бросает:
— Я сам его доведу.
Передаю ему связку ключей и устало опускаюсь на небольшой, уже разогретый утренним солнцем камень. Почему-то сейчас мне тоже хочется заплакать, вот только я не знаю, имею ли на это право.
Я сама знала, на что шла. Сама знала, что будет трудно. И сама сказала: «Плевать на всех» и ему, и себе
И почему-то мне кажется, что сейчас Артур жалеет о том, что поддался этим словам.
Он возвращается очень быстро, а может, не очень. Не знаю, сколько прошло времени. Я просто сижу, даже не ожидая его, прикрыв глаза и слушая, как шуршит по равнине пыль, а вдалеке раздаётся мерный гул жизни города, который не звал меня к себе, но с которым я никак не могу расстаться.
— Полина? Эй, ты что? Полин? — теперь голос Артура не отрывисто-жесткий, в нем слышится не то испуг, не то непонимание.
Открываю глаза и по его взгляду вижу — всё-таки, испуг. Или, может…
— Ты жалеешь о том, что решил, да? Ты только сейчас начинает понимать, чего это будет тебе стоить и как будет тяжело. Ты можешь ещё отказаться, Артур. Скажи Эмельке, что замутил со мной быстрый роман ни о чем, и что это всё ничего не значит. А я уеду — хочешь, даже сегодня вечером? На перекладных, вместе с Вэлом. А потом уедешь ты сам — когда решишь все с делами, спокойно найдёшь, кому передать станцию. В область уедешь, недалеко. Ты же понимаешь, что если уедешь со мной, твои тебя никогда не простят. Я сегодня по реакции Эмельки увидела и поняла — всё. У тебя не будет больше семьи, Артур, понимаешь? А так — побесятся и примут, как обычно. Но только без меня. А со мной это исключено. Они не простят мне, что, зная их столько лет, я водила их за нос. И мне, и тебе не простят.
