Но ведь кроме этих мотивов были и другое. Было много того, чего Крис не замечает, как будто ее сознание не способно воспринимать ничего, кроме самой худшей, темной стороны. Кроме откровенного стеба и провокаций у меня был ещё искренний интерес, и радость от встреч с давними друзьями, и увлечённость какими-то событиями из жизни этого городка, и волнение от узнавания человека, в котором не ожидала найти такую глубину, и переживания по поводу неприятностей и настоящих трагедий, происходящих здесь.
Мне на самом деле не было безразлично случившееся с Виолой, пусть не на моих глазах, но очень близко, рядом. Я как будто, сама того не желая, вошла третьим углом в их странные отношения с Кристиной, подслушав тот злополучный разговор — и делать из этого какой-то инфоповод для пиара…
Да что за бред она несёт!
И кто-то после этого считает себя не просто умной, а самой умной? Не понимая при этом людей, не замечая перед носом очевидные вещи — и обвиняя в этом же других?
Нет, кажется Крис погорячилась с оценкой своих умственных способностей. Очень погорячилась.
Именно об этом, не скрывая охватившего меня раздражения, я думаю, отпивая ещё воды и придвигая к себе пачку сигарет. Безапелляционная манера Крис начинает бесить меня ничуть не меньше, чем ее наш с Вэлом «выпендрёж». И дальше я читаю, выпуская сигаретный дым прямо в экран, как будто с его помощью пытаюсь создать между собой и этим дневником невидимую стену.
«24 июня.
Не спала и вчера, и сегодня. Надо с этим что-то делать. Здоровье — прежде всего, я у себя одна.
Опять одна.
Кто еще позаботится обо мне? А никто. Всем насрать.
Пытаюсь ограничить токсичные штуки из сети — держусь подальше от любых обсуждений, от всех этих пабличков и тупых групп, которые устроили из смерти Ви какой-то позорный цирк — фоточки, стишата, коллажики, блядь.
Весь этот позорный балаган, который она так любила. Любила до последнего, сколько я ни вкладывала в неё, ни пыталась раскрыть глаза. А самое обидное что? То, что она сейчас была бы очень довольна тем, что происходит. Этим душным позорищем.
Эттеншвхора, что с неё взять. Социошлюха. Ничего ее не исправит, даже могила.
Если и где-то есть эта загробная жизнь, Ви сейчас точно сидит там на облачке, таком же мягком и зефирном как ее тупые мозги, и радуется. Опять она в центре внимания. Опять все говорят о ней, а Кристина, как всегда, в жопе. Опять она меня задвинула, хоть и клялась, что больше такого не будет.
Сучка. Предательница. Все мои старания, все силы, которые я потратила на неё, опять оказались пустым сливом.
Хотя, кто как не я знала, кто она такая. С самого начала знала. И понимала, что все это бисер перед свиньями — вкладываться в неё, показывать правду, учить быть честной, такой, какая есть, а не добренькой-хорошенькой, чтоб тебя все любили.
Охуенно быть первой красоткой, отличницей и в каждой бочке затычкой, и чтоб тебя носили на руках. А ты попробуй выпусти свою тень, покажи обратную сторону. Она у всех есть. У всех нас есть обратная сторона — как есть день, так есть и ночь. Это закон всего живого. И только лживые суки ее прячут, делают вид, что ничего такого нет.
А те, кто ищет правды, не всегда выдерживают. Потому что их очень мало в сравнении с добренькими пиздоболами.
Вот и Ви не выдержала. Захотела все перечеркнуть, переметнулась назад в свою лучезарную страну Пиздоболию.
И я же знала, знала об этом! Я же умнее их всех, этих тупых мудаков, которые обманывают себя. Я же не обманываю. Даже себя.
И я наперёд знала, что Ви предаст.
Вот она и предала. Ещё одна предательница, такая же, как и все. Я была к этому готова — и все равно злюсь, не могу принять это.
Всё-таки было в ней что-то особенное, несмотря на тупость и ограниченность. Или, может, я так давно привыкла быть ее тенью, обратной стороной, которую все игнорили и презрительно морщили рожи, что сейчас мне не хватает Ви как части моей жизни. Как парадного, блядь, фасада.
Ну, почему ей нравилось жить так? Почему?
Быть хорошенькой и добренькой, удобной для всех — я на такое с детсада не подписывалась. Потому что уже тогда стояла на доугом уровне, выше всех этих мудил с их любовью к добреньким и хорошеньким.
А ведь Ви меня понимала… в самом начале. Понимала, что это была не месть, а справедливость. Понимала, зачем были нужны те самые фотки. И пусть она была тупая как пробка, но главное ловила очень хорошо.
Только дебилы все равно будут думать, что это месть. А вот нихера.
Это не месть. Это предание огласке. Это правда, честно сказанная вслух. Маленькая часть тени, которая захотела проявиться, и Ви ее приняла.
Это было освобождение!
Нахуй тот образ, в котором все хотели ее видеть, к которому привыкла она сама и думала, что она такая. Сладкая девочка-зефирка, блядь. Без этой тупой маски она стала свободной. Только надолго?
Нет, я должна это написать — для самой себя. Я же за правду…
Ви была охуенной. Особенно, когда перестала изображать из себя девочку-конфетку. И при этом слабачкой. Она прогнулась с самого начала. И не нужна ей была эта свобода. Ей нужна была любовь и восторги. Не настоящая, та, которую могу дать такие, как я, которые видят тень, принимают ее как часть человека. А попсовая, сладенькая, все это сопливое одобрение — ах, Вилочка, ты у нас самая лучшая.
Что за тупая мания — всегда быть самой лучшей?
Что, не достаточно быть собой?
Нахуй всю любовь, которую ты получаешь только тогда когда тебя считают самой лучшей. Когда тебя любят настоящую — вот за это стоит держаться.
А ей оказалось тяжело
Ну и в жопу ее, предательницу. Продалась за тысячу лайков… Дура!!!
Слышишь, Ви! Ты сама так решила, поняла? Теперь сиди там у себя, на своём ебаном облачке на радуге единорога!
И я не скучаю по тебе.
Совсем не скучаю.
Лучезарная ты, блядь, ебанашка…»
Я заканчиваю читать эту запись одновременно с тем, как столбик пепла падает на тачпад и рассыпается мелкой пылью у меня под пальцами.
Теперь я жалею, что читаю это одна, мне нужен хоть кто-нибудь, чтобы помочь переварить все это, проговорить, разложить по полочкам и просто попытаться понять. Похоже, я как и Кристина переоценила свою проницательность и не заметила очевидного, творящегося у меня прямо перед носом.
Оказывается, Крис не ненавидела Виолу, а… совсем наоборот?
Как будто бы любила ее? Как будто — потому что я не могу назвать и принять за любовь это страшное, сильное и насквозь пропитанное яростью чувство, которое звучит во всех ее словах о Виоле, о Ви, как она одна ее называет, считая своей яркой, парадной частью, а себя — ее оборотной, темной стороной.
