Мне снова становится душно и неприятно, и желание побыстрее убраться отсюда отхватывает с новой силой, несмотря на весёлую возню вокруг — Злата и Радмила отодвинули шторы и раскрыли двери балкона, пропуская в комнату летний воздух, Эмель, шелестя пачками, раскладывает мороженое по тарелкам, и даже Вэл что-то мычит, безошибочно читая на моем лице признаки того, что я сейчас взорвусь и выкину что-то непредсказуемое.
— Ох, да хватит об этом, Полиночка, — желая свернуть разговор с нелюбимой темы, примирительно говорит Тамара Гордеевна, тем не менее, быстро собирая в стопку фотографии Артура и вкладывая их в альбом — даже ту, первую, которая спровоцировала меня на расспросы Бориса Олеговича. Подозреваю, что на видном месте она стояла тоже по его инициативе, пока жена не обратила на это внимание. Мою догадку подкрепляет полный скрытого раздражения жест, которым Тамара Гордеевна открывает дверцы «бара». Недовольно хмыкнув, она сваливает туда все спортивные фото сына, после чего, подумав ещё секунду, достаёт из соседней секции другой альбом, с которым и возвращается к нам.
— Раз уж вы фотографии смотрите, давайте и я с вами. А то ишь, устроили тут тайные посиделки. Сейчас, Полиночка, покажу тебе, как мы тут жили-были без тебя. Самые мои любимые фотоснимки в этом альбоме.
— Ба, а что там, что там? — отвлекается от помощи сёстрам Злата, которая все это время взволнованно бегает мимо меня, бросая веселые взгляды. Не могу удержаться от ответной улыбки и подмигиваю ей, вспоминая о том, что она тоже хочет стать то ли художником, то ли фотографом. А ведь я обещала взять девчонок погулять за город, сделать с ними фото, и легкомысленно забыла об этом. Хотя… собственно, почему забыла? В ближайшее время можно все переиграть — уезжать я не собираюсь, а чувство вины и стыда перед Никишиным меня чудодейственным образом отпустило, так что могу договориться о следующей встрече.
Я больше не чувствую себя человеком, который, сам того не подозревая, сделал им гадость. Никто из нас не безгрешен, у всех здесь рыльце в пуху. Вот только у семьи Артура гораздо больше, чем у меня.
Злата довольно хихикает и пытается умоститься рядом с нами, сыпя вопросами, в то время как все остальные, включая и Вэла, запихавшего в рот большой кусок фруктового льда, расселись вокруг стола и наблюдают за нами.
— Ой, ба, а это я! — громко объявляет Злата, придвигаясь ко мне поближе и показывая на случайное фото, одно из тех, которые плывут у меня перед глазами одинаковой пеленой — семейные снимки в парках, на каких-то гуляниях, дядя Боря на даче, прикрывается то ли от солнца, то ли от объектива, Наташка с ещё маленькой кудрявой Эмелькой на руках, Тамара Гордеевна в окружении внучек. Концентрируюсь на снимке, на который показывает Злата и не могу сдержать улыбку — в детстве она была настоящей хулиганкой. Ярко-рыжие вихры торчат во все стороны, стоя на бортике песочницы, она воинственно потрясает детским совочком, одетая не в платье, а в вельветовый комбинезон, весь выпачканный в песке, о котором Тамара Гордеевна говорит:
— Вот она, Полиночка, разбойница наша. Ни за что платья носить не хотела — ни за сёстрами, ни новые, которые отец ей покупал. Отец у Златы — важный человек, бизнесмен из области, о дите заботится… Только все равно — не вышло у них с Наташей счастья. Ну да это такое дело. Кто ж его знает, где оно твоё настоящее счастье, с какого раза судьбу свою встретишь. Разошлись по мирному с дочей, не то, что со вторым мужем, от которого Радмилочка. Тот — ни алиментов, ничего не даёт, знать не знает, хотя на деньгах спит! Шутка ли — зажиточные цыгане! Нам такого ни в жизнь не увидеть, как они там жируют. Зато от Златочки нам всем перепадает, ей на содержание даже больше, чем надо приходит, а она вот ничего не просит. Ни подарков ей не надо, ни платьев новых, влезла в эти свои шорты-комбинезоны и носится, как сорванец. С детства с ней так…
— Потому что мне не надо ничьих денег! Я не хочу быть никому должна! — тут же возмущается Злата, вмешиваясь в речь бабушки. — Вот вырасту — сама буду зарабатывать, как Полина. И покупать, что захочу. Чтобы никто меня не мог упрекнуть и ничего отобрать. Это все мое будет, заработанное честно, своими руками!
— Злат, после восемнадцати так и сделаешь, — не могу удержаться я, хотя мои мысли все ещё крутятся возле той истории с Артуром, которую разболтал дядя Боря, ненадолго вздремнувший в своём кресле после того, как семья вытеснила его из общей беседы. — А пока ты несовершеннолетняя, это долг твоего отца перед законом. Это не подачка какая-нибудь, это соблюдение твоих прав. Ты же сама переживаешь, чтобы ничьи права не нарушались. Так и свои защищай тоже. Это вполне законное содержание, ничего в этом унизительного нет.
— Ну… не знаю! — фыркает Злата. — Все равно противно. Ни один человек не должен быть нахлебником. Я точно скоро работать пойду, не буду ждать, пока выросту. Если нигде не возьмут, пойду официанткой к дяде в кафе на шиномонтаж. Я его уболтаю! Он сам работал ещё со школы, и я так хочу. Я же не дура какая-то, мне можно доверять!
Тамара Гордеевна в ответ на тираду внучки только громко вздыхает, как бы говоря этим, что вся эта чушь в голове у Златочки ровно до того момента, как она влюбится, захочет замуж, осядет дома и нарожает много-много детей, и забудет обо всей этой глупой самореализации, слово-то какое выдумали. И кроме того — как там принято у них в семье — какой нормальный мужик допустит, чтобы его женщина работала?
Раньше бы меня это даже огорчило — ну почему, почему она так считает и несёт своим домашним это мнение как единственно верное? Ведь, как я уже говорила Наташке — каждый сам выбирает, как ему жить и нет правил, одинаковых для всех.
А сейчас чувствую, что мне все равно. Абсолютно безразлично, что думает мать Артура и все старшие его семьи. Все эти традиции Никишиных больше не кажутся мне чем-то незыблемым, стабильным, внушающим доверие и чувство безопасности. От них все сильнее и сильнее веет какой-то нафталиновой пылью и затхлостью, без капли жизни, свободы и права на выбор.
Снова прихожу в себя от голоса Вэла, нависающего надо мной и протягивающего стаканчик мороженого.
— На! Вожми! Еш-шь! — смешно шипит он то ли от того, что действительно серьезно обжегся, то ли от того, что рот его набит новой порцией фруктового льда.
Поднимаю на него глаза, чтобы взять угощение — и наталкиваюсь на свирепую гримасу, говорящую без слов: «Только попробуй устроить скандал и рассорить меня с этими прекрасными людьми, которых я внезапно полюбил, и я убью тебя своими гениальными руками!»
Примирительно киваю, разворачивая мороженое, и показываю другу — смотри, я держусь, я молчу. Я заняла рот едой и буду запихиваться до последнего. Вэл немного успокаивается и, продолжая возвышаться надо мной, заглядывает со своей стороны в альбом.
— Да нет, бабушка, это не тогда! Это раньше было, мы тогда на море не ездили! — возвращает меня к реальности голос Златы, тычущей пальцем в одну из фотографий, пока Тамара Гордеевна снова выразительно закатывает глаза и снисходительно вздыхает.
— Ой, смотри, Эмель, а тут твой Денис есть! — удивленно добавляет Злата, переворачивая альбомный лист, и Эмелька, оставив своё мороженое, вскакивает и тут же подбегает к нам. За столом остаётся сидеть только всегда невозмутимая Радмила и, как мне кажется, совершенно от этого не расстраивается.
