— Да как же так можно! — меня уже не заботит то, что к этой теме я должна относиться чуть более спокойно, и как подруга Наташки — быть на ее стороне. Такое глупое и слепое обвинение поражает меня едва ли не сильнее сегодняшних рассказов о слежке за Артуром и экзаменовке его подружек. А с учётом того, что Наташка была уже взрослой женщиной, матерью двоих детей, а ее брат — несовершеннолетним подростком, ещё неизвестно, кто за кого должен был на самом деле отвечать.
— Ну, вот такая она, гордеевская кровь, не водица, — опять словами жены отвечает мне Борис Олегович. — Наташа всегда у нас взрывная была, тебе ли не знать, Полинка. Взрывная и ревнивая, вспомни, сколько вы с ней из-за этого ругались. Ей с рождения тяжело было переносить, если кому-то внимания больше, чем ей достаётся. Она нам такие концерты устраивал и как Алечка родилась, и как Артур. Такой характер. Что с неё взять.
«Что с неё взять. Это же Наташа, у каждого свои недостатки» — сколько раз говорила я и себе эту фразу. Но только то, на что закрывала глаза в отношении себя, в отношении Артура заставляет меня прямо таки закипать от злости.
— Ладно, дядь Борь, — чувствуя острое желание выйти на улицу и покурить, хочу закончить разговор я. — История и в самом деле не сахар. Хотя… подождите. А сколько Артур на больничном был? Ну это месяц-два, плюс потом разработка после гипса. Он же мог восстановиться и вернуться, разве нет? Ну, сколько это — полгода, год бы заняло. Понятно, что пришлось бы догонять все, что за это время упустил — очки там всякие, зачеты-разряды. Но даже взрослые возвращаются в большой спорт после травм, а на подростках все ещё быстрее срастается. Или это не все? Или ещё осложнения какие-то были?
— Вот я тебе дам осложнения! Сейчас у кого-то точно наступят осложнения! Борис! Ты хоть бы рюмки припрятал, стыдоба кака! Ну, что мне с тобой делать!
Голос Тамары Гордеевны раздаётся за спиной как гром среди ясного неба, и я чуть не подпрыгиваю на месте, застуканная врасплох, вместе с Борисом Олеговичем.
Всё-таки, мы с ним очень плохие заговорщики. И нас всегда ловили с поличным шустрые девчонки, даже в детстве, находя за каким-то «непотребным» занятием — то дядя Боря рассказывал мне, как устроена микросхема телевизора, то пытался научить собирать раздолбанный видеомагнитофон, то показывал, как паять канифолью. Ещё когда у него не было Артура, думаю я, впервые понимая, что какая-то странная связь между нами существовала до его рождения — по крайней мере, его отцу я точно заменяла даже не дочь, а сына.
Так, стоп. Только не надо этой ненужной мистики. Тут бы со вполне реальными делами разобраться. То, что я услышала сегодня у Никишиных так раздувает мне мозг, что я еле держусь.
Хоть бы Вэл ожил после своего ожога языка! Может, сумел бы отвлечь на себя всё внимание… Очень уж некстати он сегодня замолчал. Хотя вот же он, мой друг-дизайнер, стоит рядом с Тамарой Гордеевной и девочками на пороге комнаты, держа перед собой поднос с сахарницей и вазочками с несколькими видами варенья. Рядом — Эмелька с большим заварником, а из-за ее плеча я вижу выглядывающую золотую макушку Златы и Радмилу, в руках которой — большой пакет с мороженым. Ясно, девчонки вернулись с прогулки, притащили Вэлу лекарство, и дружное семейство решило перейти за самый большой стол здесь, в комнате — чаевничать и есть десерты. Мой взгляд не выхватывает из толпы только Наташку, но по дальним голосам и детскому визгу в глубине квартиры понимаю, что она возится с младшей, Алуничкой. А так — вся компания в сборе, застала нас с дядей Борей за разбором скрытых спортивных сокровищ, связанных с темой, которую здесь недолюбливают.
И это не считая рюмок, откровенно красующихся на деревянном бортике дивана.
— Полина, здрасьте! — наконец, нарушает мхатовскую паузу звонкий голос Златы, обращающейся ко мне как всегда, по-сестрински просто. — А мы вам мороженого принесли! Не знаю, что вы тут с дедушкой пьёте, но хоть на закуску сойдёт, а?
И все большое семейство тут же взрывается хохотом. Смеётся, приложив руку к груди, Тамара Гордеевна — и морщинки-лучики в уголках ее глаз мгновенно разгоняют недоброе выражение, с которым она только что смотрела на мужа, а заодно и на меня. Смеётся, едва не расплескивая горячую воду из заварника, Эмелька. Смеются, подхватив друг друга под ручки вечные подружки Злата и Радмила. И только оскорбленный моей тайной попойкой дизанейр продолжает стоять трагично и недвижимо, словно памятник поруганным дружеским чувствам.
— Ох, Борис-Борис! — наконец, отсмеявшись, задаёт тон дальнейшей беседе Тамара Гордеевна, заходя в «зал», как она называет эту комнату, и одними глазами показывая девочкам, чтобы выдвинули стол на середину. Злата и Радмила — шустрые, юркие, понимают ее с полуслова и затевают весёлую возню, пока Эмель выставляет на стол заварник, забирает поднос с вареньем у Вэла и начинает выгружать из серванта чашки, быстро протирая их бумажным полотенцем.
Тамара Гордеевна садится рядом с нами и по-хозяйски перетягивает к себе и альбом, и рюмки, и снимок Артура, лежащий по мою сторону от Бориса Олеговича.
— Что, опять байки травил про свой теннис? Вот житья с ним никакого нет, Полиночка. Сам на турнике ни разу не подтянулся за всю жизнь, зато наградами Артурки каждому хвастает! Тоже мне, спортсмен липовый! Литрбол — вот твой спорт! Уже и Полину не стесняешься, что дальше — с внучками пить начнёшь?
— Да нет, — смущаясь от такой прямолинейной оценки и впрямь не слишком выдающихся физических данных Бориса Олеговича, начинаю защищать его я. — Это по моей просьбе. Это я… за встречу предложила. И про теннис — мне интересно стало. Я… вы знаете, у себя тоже на корт хожу, в столице это сейчас очень популярно. Но я всего лишь любитель. А тут узнала, что Артур у вас такой крутой профессионал. Вот и не смогла… удержаться, — и останавливаюсь, поражённая мгновенно отяжелевшим взглядом Тамары Гордеевны, которого никогда не видела у неё до этого.
Сейчас она удивительно похожа на своего отца, который без слов мог заставить любого стоять и трястись перед ним как осиновый лист. Я хорошо помню, как пару раз мы с Наташкой, провинившись, чуть не падали в обморок от страха, пока он, уперевшись ладонями в колени, молча разглядывал нас, прикидывая, какое наказание вынести — и вызывая этой жуткой неизвестностью ощущение затягивающейся удавки на шее.
— Ох, да знаю я эти ваши столицы и спортивные школы! Упыри одни там сидят, вот кто! Им лишь бы людей в своих целях использовать! — резко и жестко перебивает меня Тамара Гордеевна и тут же добавляет. — Ты прости меня, Полиночка, не люблю я этих больших городов, уж не знаю, как вы с Валей там живете. Сама бы ни в жизнь туда не поехала и детей бы своих не пустила. Плохие места это, тяжёлые. Только и могут что из людей все соки выжимать и душу из них вытягивать. Сама была там несколько раз — и знаешь, дурно как-то… Даже дышать тяжело. А что эта ваша столица мне с Артуркой сделала?! Думаю, Борис рассказал, как не уберёг мне сына. По глазам вижу — рассказал. Никогда себе не прощу, что отпустила его тогда за ним присматривать!
— А… зачем присматривать? — не могу удержаться от нового вопроса я. — Он же с тренером, не один, и… другие ребята. Их же там целые делегации от области ездят, если я… не ошибаюсь… — и снова умолкаю, потому что во взгляд Тамары Гордеевны вновь возвращается прежняя тяжесть и что-то похожее на презрение. И пусть она не произносит этого, как прямолинейная Наташка, но внутренний чутьем я прямо-таки слышу ее мысли: «Да что ты, дура бездетная, понимаешь в настоящей любви и заботе?»
