«Ага, особенно на банкет», прекрасно зная привычки дядь Бори, думаю я, слушая дальше.
— Ну и… Так вышло, что в тот раз мы вдвоём с Наташей группой поддержки поехали. Чтоб поболеть за Артурку, поддержать, сама понимаешь. Тамара была год назад, не понравилось ей в столице — город шумный, пыльный, люди какие-то суетливые. Вот она с нами не захотела, к тому времени соревнования эти уже открыто недолюбливала. Так что дочу со мной послала, чтобы присматривала. Только, говорит, смотрите не вляпайтесь никуда. А мы вот… вляпались.
Дядя Боря вдруг умолкает и смотрит перед собой задумчивым взглядом — а я тем временем пытаюсь понять, так ли он бездумно согласен с женой, как повторяет ее слова? Или делает это автоматически, не задумываясь?
— Вот, значит, Полинка… А там выпить ещё есть? — снова возвращается в настоящее отец Артура.
— Есть, дядь Боря, есть. Я вам сейчас налью — вы мне только до конца расскажите, вот сразу и налью, — упрямо говорю я, замечая про себя, что в ход пошёл лёгкий шантаж.
— Да что там рассказывать… Кто б знал, что так будет, — понимая, что добавки ему не видать, пока не будет сказано последнее слово, дядя Боря заметно ускоряется. — Артурка тогда не с тренером и остальными ребятами из делегации поехал в гостиницу, а с нами, с семьей, как положено. Мы ещё по городу погуляли немного, на последнее метро еле успели. А нас в районе поселили каком-то дальнем, чуть ли не на выселках… Сразу ещё ничего было. А потом с каждой станцией в вагоне приличных людей все меньше, только пьянь подзаборная осталась, шпана. Чисто как у нас. Что-то кричат между собой, ругаются, так что уши вянут.
— Как между собой? То есть, они вас не трогали? — все ещё не понимаю я.
— Ну, так чтоб прямо — нет, — отзывается он. — Но вели себя, как нельзя в месте, где есть нормальные люди, а тем более — женщины.
— О-о, — только и могу выдавить из себя я, прикрывая рот рукой. Кажется, я понимаю, к чему все идёт, зная столичную шпану из спальных районов и безлюдные дальние ветки метро. И Наталью, которая не преминет влезть с нотациями, если ей кажется, что кто-то ведёт себя недостойно в ее присутствии.
— Наташа им раз замечание сделала, второй, — подтверждает мои худшие догадки Борис Олегович. — Они сразу отшутились — ну, не так чтоб прямо по-хамски… Но это сначала. Говорю ж, хулиганы, пропащие люди. Потом кривляться начали, делали вид, что слушают, а на самом деле ещё больше маты гнут, ерничать стали, задираться к ней. А она их так крепко отчитала за такое дело. У дочки тогда тоже период не из легких был, она как раз с мужем вторым разводилась. Вот и была на нерве вся, хоть я и хотел ее успокоить. Веришь мне, Полинка? Я хотел! — с неожиданным волнением говорит дядя Боря, и глаза его пьяненько поблёскивают. Очень надеюсь, что он так волнуется из-за того, что случилось с Артуром по вине взрослых, а не из-за того, что я не тороплюсь ему подливать, как и обещала, до конца рассказа.
— Дальше что? — спрашиваю как-то совсем бесцеремонно, но дядя Боря не обижается. Взволнованно причмокивая губами, он откидывается на кресло и заканчивает с каким-то обреченным спокойствием:
— Ну, что… На третий раз послали они ее в цвет, сказали, чтоб шла… куда надо и не лезла не в своё дело, пока по щам не получила, — явно смягчая тираду, которая прилетела Наташке, отвечает ее отец. — Ну, что с них возьмёшь, пропащие люди, никакого понятия о приличиях. Наташа такого не заслужила, конечно, будь она триста раз не права…
Ну да, после того, как полезла воспитывать пьяную шпану, наседая им на уши и читая морали, имея в сообщниках только тихого, бесконфликтного отца и брата-подростка, думаю я, прикрывая лицо рукой. Уверена, у Наташки даже шокера с собой не было или другого средства защиты. Только язык как помело, как любит говорить Тамара Гордеевна.
— Этого мы уже стерпеть не смогли, я — только поговорить хотел, успокоить этих дурачков. А они что… дурачки и есть дурачки, как попала шлея под хвост — разве их уймёшь? Тут Артур и психанул. Ну как могло быть по-другому, раз на своих нападают?
А никак, думаю я. Это ж Никишины-Гордеевы. У них всегда все гуртом. Даже вопреки здравому смыслу.
— …Он еще раньше хотел вмешаться, так я приструнил его, сказал не лезть. А тут — не смог удержать, старый дурак, сам полез разборонять, чтоб они Наташеньку не обидели, и упустил Артурку. Начал что-то понимать, когда он одному так по роже забубенил, что у того кровь носом пошла, и они по полу с этим хулиганьем катаются. Кровищи вокруг — жуть, Наташка кричит, шпана эта матюкается…
— Что, прямо в вагоне? — спрашиваю я, живо представляя себе эту картину.
— Да прям в вагоне, Полинка, прям в вагоне. Вот дружки того, со сломаным носом, на Артурку и навалились, кучей. Хорошо хоть на следующей остановке их разборонили эти… семафорщицы, или как их там. Милиционер, который в будке у них дежурит, тоже прибежал. Артурке тогда крепко досталось, хоть он и отделал подчистую одного из тех хулиганов. Но ты ж сама понимаешь — четырнадцать лет пацану, хоть и рослый — а тех трое, лбы лет по двадцать. Двое завалили его, руки давай выкручивать до хруста… Я ещё сразу подумал — все, перелом, как пить дать перелом. А третий, уголовщина малолетняя, бутылку пивную об поручень как шарахнул, эту как ее… розетку сделал…
— Розочку, — автоматически поправляю я интеллигентного Бориса Олеговича. Уж мне-то, выросшей недалеко от промышленных кварталов все эти приемы и их названия хорошо знакомы.
— Да розочку, точно. Порезать хотел мне малого… — дядя Боря взволнованно поджимает губы, и я отчетливо вижу, как дрожат его руки. — Тут я на него и кинулся, такого уже допускать нельзя было.
Ну да, а все предыдущее, начиная от вмешательства Наташки, заканчивая сломанной рукой Артура, значит, можно. Эх, дядя Боря… Вот всегда так. Всегда он терпит до последнего. И начинает действовать, только когда совсем припечет и, часто бывает, что поздно.
— Вот к чему попустительство и безнаказанность для всякой швали приводит, — продолжает возмущаться Борис Олегович, пока я молча сижу, пытаясь осмыслить рассказанное. — В общем, не дал я тому хулигану покалечить мне сына, не позволил. Хоть из-за этого совесть у меня спокойна. Завалил его, прям сам от себя не ожидал, Полинка. А тут его под белы рученьки и повязали, подмога со станции прибежала. Только я не заметил сразу, что сколки от бутылки в Наташу и в Артурку таки попали — ей по рукам, ну так, не задели почти. А ему губу рассекло, и как пришёл в себя смотрю, а у него все лицо в крови, — как я струхнул, Полинка. Думал, не уберёг таки. Но, знаешь, ничего, все обошлось. И гипс наложили, и заштопали его в тавмпункте ближайшем. Только вот на наркоз нормальный денег не хватило, так что губу почти по живому пришлось шить. Ох, меня Тамара гоняла за это, думал, живьём съест. Наташа ж ей все доложила, в красках. Что ей пришлось вынести, и малому, и как он кричал-ругался на всех. Только им не докажешь, что это не от боли — что я его, не знаю, что ли. Он из-за перелома переживал и психовал так, что я думал, прибьёт кого-нибудь. И меня, и сестру. А Наталья… тоже мне, характерец, вся в Тамарин род… Ещё и обвинила нас, что позволили хулиганью ее обижать, защитить нормально не смогли. Артурка с ней после такого несколько месяцев, пока на больничном был, даже говорить не хотел. Да и вообще отношения у них с тех пор… не очень. Все не может ей тех слов забыть. Он тогда очень сильно волновался, прямо маялся дома. Шутка ли, рабочая рука в гипсе. Мы его все, как могли успокаивали. А Наташе как шлея под хвост попала — что вы, мол, с ним носитесь, говорит, он даже сестру защитить не смог, что за мужик растёт. Хватит ему сопли подтирать, развели трагедию.
