— А что за интересы? — задаю прямой вопрос, слыша, как речь дяди Бори теряет связность, и он снова повторяет о том, как Артурку еле приняли по возрасту в младшую группу, «слишком здоровый был, но подвижный, выносливый — из-за этого и взяли», а потом не хотели отпускать, потому что как так, он же самый первый среди юниоров, во взрослых турнирах участвовал, ему одна дорога — в сборную. Нельзя терять такой резерв.
— Ну, такие интересы, Полинка… Серьёзные! В двух словах и не расскажешь. Но вот пришлось выбирать… Как раз, когда на разряд взрослый сдал. А перед этим год э с соревнования на соревнования проездил, ему ж очки надо было зарабатывать в зачётную книжку. Тамара уже тогда транды ударила — потеряем, мол, сына, мы ж его дома совсем не видим…
— И что? И вот так просто, чтобы все домашние были довольны, он взял и передумал дальше заниматься? Первый взрослый — это же только начало. Дальше на КМС можно было идти, а потом на мастера спорта, — гну свою линию я.
— Да нет, сам бы он не бросил, хоть бы сколько Тамара ни причитала. Вот только там случай вмешался такой… нешутейный. Как будто сам бог его от этого отвадил. В тот самый вечер, как он своё получил. Как будто кто-то сказал ему — хватит. А не послушаешься — ещё получишь, — говорит Борис Олегович, а я в это самое время как будто слышу голос его жены. Уж слишком не в стиле нерешительного, но обладающего цепким аналитическим умом дяди Бори все эти рассуждения о божьем промысле и вмешательстве сил небесных. И пусть он не замечает, как повторяет чужие мысли — я-то прекрасно всё слышу.
— Ты это… — снова прерывает поток моих размышлений отец Артура. — Если так интересно — вон там, в баре, все медали его, и кубки, сертификаты всякие. Можешь глянуть, — добавляет он, и я не могу не воспользоваться этой возможностью.
— Так, а что случилось-то, дядь Борь? Кто и как его отвадил? — переспрашиваю я, подходя к закрытой секции в серванте, и отщёлкиваю дверцу привычным движением. Именно отсюда мы с Наташкой таскали домашние наливочки и самодельный коньяк, который вечно прихлебывал ее отец, а один раз даже стырили баночку самогона, который пили долго и мучительно, закусывая конфетами-леденцами.
Тем больше удивляюсь, обнаружив в таком неприглядном месте не запасы тайной выпивки, а стоящие в ряд металические и стеклянные кубки, сложенные стопочкой грамоты, груду медалей (некоторые с лентами, некоторые просто свалены в одну кучу, словно громадные монеты), какие-то свидетельства, пара книжек, похожих на зачетные, в переплете из искусственной кожи и, самое главное, толстый фотоальбом с выпавшими и вставленными кое-как листами.
— Дядь Борь, а это что? Альбом с фотографиями? — спрашиваю я, удивляясь, почему все это богатство наград, которым можно было бы гордится, так сиротливо прячется в самой «позорной» секции некогда дорогого серванта-горки, в котором на видные места выдвинуты какие-то незамысловатые тарелки и рюмкто.
— Что? — отзывается дядя Боря, как будто вздремнувший на пару минут, и теперь зябко поправляющий бабушкин платок на пояснице. — Что там, альбом, говоришь? А неси-ка его сюда, сейчас посмотрим, что это за альбом.
Дважды меня просить не надо и, подхватывая одной рукой альбом, а другой — готовые вывалиться из него картонные листы, я снова перемещаюсь к Борису Олеговичу.
— Сейчас-сейчас, — снимая с переносицы очки и протирая их краями пледа, шепчет дядя Боря с сосредоточенным видом, пока я забираю у него бутылку с бальзамом-наливкой, которую он чуть не опрокидывает. — Ты это, Полинка… плесни пока… — и он внимательно рассматривает альбом, намереваясь понять и опередить, что же это такое. — А, так это ж целый альбом спортивный Артурткин! Тут все его снимки с соревнований и награждений, вот… Тамара, значит, припрятала.
Наклоняюсь к нему поближе, заинтересованно рассматриваю новые фото — и не испытываю ни малейшего смущения. Только любопытство по поводу путанного рассказа дяди Бори, от которого он норовит всячески отвертеться, кажется, успев пожалеть, что затронул эту тему.
— Ну, дядь Борь? Что же там произошло с Артуром? — снова наполняю рюмку Бориса Олеговича, ловя себя на том, что бессовестно спаиваю своего очередного «информатора», лишь бы вытянуть из него то, что мне надо. Как там говорил вчера Вэл — шантаж, манипуляции, удары по болевым точкам — узнаю старую добрую Полину.
— Да случилось… Такое вот случилось… — со скрытой досадой, понадеявшись, что я уже потеряла нить разговора, неохотно подаёт голос дядя Боря. — В общем, драка там вышла такая… по дурости. Артурка еще травмировался сильно. Руку сломал, губу пришлось зашивать… А я ему говорил — сынок, смолчи, перетерпи, не стоит оно твоих нервов, — снова кряхтит он и добавляет: — Вот, смотри, какой малой тут… Уже и забыл, что он таким был…
А вот таким Артура я помню — отвлекаясь, думаю я, с улыбкой глядя на вихрастого и загорелого мальчишку на очередном фото. Когда я уехала из города, ему было где-то пять, и за три-четыре года он сильно вырос, но не успел ещё измениться до неузнаваемости. И от этого мне становится парадоксально легко и просто. Связи от Артура к его семье теперь тянутся в моем сознании вполне явственно, не вызывая ощущения сюрреализма — и больше не ужасают так, как несколько дней назад. Кажется, я приняла для себя то, что раньше считала неприемлемым. И только спустя секунду, до меня доходит смысл слов, сказанных дядей Борей.
— Стоп-стоп! — резче, чем мне того хотелось бы, останавливаю его я. — Что значит — сломали? Что значит — зашивать? — и тут же вспоминаю тонкий шрам, пересекающий верхнюю губу Артура, который я посчитала одним из следов хулиганского детства. — Это что же за потасовка у них такая вышла? Один против семерых, что ли?
— Да не против семерых, а против троих, — отвечает дядя Боря и снова тянется за выпивкой, а я с готовностью подливаю ему, понимая, что если он сейчас спрыгнет с темы, то не вернётся к ней никогда. — Против троих здоровых бугаев, дурак такой, полез, — он выпивает рюмку одним махом, в то время как я только делаю вид, что пью. — Вот и отделали его от души. Хулиганы такие, ни стыда ни совести.
— А с чего он, вообще, в такую неравную драку встрял? — все больше недоумеваю я, понимая, что главного дядь Боря упорно не договаривает.
— Да там такое дело… Семейное… — снова мямлит он, но останавливается, наталкиваясь на мой давящий взгляд. Я и в самом деле, если бы могла, то выдавила бы из него все, что знает, но он упорно цедит мне по чайной ложке. — За сестру он защитился, в общем. Пришлось… — наконец, выдаёт Борис Олегович, грустно вздыхая то ли от воспоминаний, то ли от того, что его наливочка так быстро заканчивается. — За Наташу. Оскорбляли ее хулиганы, вот Артурка и вмешался… Хотя я Наталье говорил — не суйся к ним. Не надо оно тебе, всех строить, город это чужой, не знаем мы этих столиц, не лезь ты к ним со своими порядками…
— А… А где это было? — уточняю я совсем механически, стараясь сопоставить все факты в голове.
— Да у вас же, на чемпионате республиканском! Прямо в трамвае… в метро зацепился со шпаной… — продолжая листать альбом, среди плотных листов которого свалены самые разные фото Артура — с награждений и тренировок, — говорит Борис Олегович, нервно комкая их края. — Мы тогда в гостиницу возвращались, где нас поселили. Поздно уже было — ну сама понимаешь, задержались — после награждения, на торжество и на банкет.
