Мои брови ползут вверх от удивления — я даже не догадывалась, что Тамара Гордеевна так сильно не одобряет увлечение сына. Да какое там увлечение — талант! Пусть я видела его игру только раз, но мне есть с чем сравнивать. Дома, на столичном корте, я наблюдала за многими игроками, начинающими и с опытом, а ещё — за инструкторами, которые их обучали. Вот только даже их действия, техничные и точные, выглядели и в половину не так естественно и раскованно, как игра Артура. Глядя на них, меня не посещало видение о том, что мячик как будто прикреплён к ракетке тонкой невидимой нитью, не создавалось впечатление, что ракетка — продолжение его руки, что весь он живет игрой и отдаётся ей с таким азартом, что невозможно остаться равнодушной. Если наши столичные инструкторы играли выверено и по правилам, то Артур играл заразительно, с упоением. В каждом его движении была такая красота и гармония, которая проскальзывает только в действиях человека, нашедшего себя и раскрывшегося в полную силу.
Как же тогда чуткая и понимающая Тамара Гордеевна может быть против этого? Против того, что делает ее сына счастливым?
Эти мысли так увлекают меня, что я даже перестаю волноваться, что могу выдать себя неосторожно брошенным словом. И, следом за Вэлом, возвратившимся к столу вместе с Эмелькой и водрузившим на стол огромную миску с варениками, к которой Наташка, явно утомленная разговорами о брате, тут же подаёт сливки и сахар, заинтересованно спрашиваю:
— Так а в чем проблема была, с теннисом? Там девочек много, это же вам не футбол. Нечего переживать было, Тамара Гордеевна.
— Да куда там — нечего! — продолжает она тоном, совсем непохожим на ее обычную доброжелательную манеру. — Проблема же не в том была, что девчонок рядом не было, Полиночка. Хотя, если и были, то кот наплакал, все в основном на танцы пошли. А в том, что он, как последний разряд свой получил, взял да и удумал…
— А-а! А-а-а!! — неожиданно кричит дизайнер, сгоряча сунувший в рот целый вареник, и теперь судорожно выплевывающий куски горячего теста прямо себе на колени. Вишнёвый сок, которым он обжегся, стекает у него по подбородку красными струйками и делает похожим на людоеда.
Вэл страдает — поддавшись инстинктам и неэстетически выплюнув горячую еду, он разрушил свой надменно-байронический образ и теперь терпит громкий хохот Наташки, обеспокоенные охи-вздохи Тамары Гордеевны, которая подаёт Эмельке вафельное полотенце, чтобы он вытерся, и новый сердитый стук в стенку, на который Эмель возмущённо кричит:
— Да слышим, слышим, деда! — и уже тише, раздраженно добавляет: — Вот достал, нервный какой…
Разговор поворачивает в прежнее русло только когда Вэл, рассыпаясь в извинениях, очень сконфуженный, возвращается к столу из ванной, куда ходил смывать следы позора, явно ориентируясь в этой квартире лучше меня. Мне же за это время пришлось вытерпеть новую порцию сочувствующих взглядов от Эмель, подколки Наташки: «Стоило так убиваться из-за этого чучела, найди себе нормального мужика!» и шиканье Тамара Гордеевны, которая относится к Вэлу как непутевому, но необычному ребёнку, к счастью, не похожему на ее ладных и хозяйственных детей.
В голову вдруг закрывается мысль о том что, может, и ко мне она относится так же — тепло, с любовью, но и с какой-то жалостью в стиле «Вот мои-то так никогда не поступят».
Мне не нравится это ощущение сползающих с носа розовых очков, не нравится мой острый интерес к теме Артура, разговоров о котором я поначалу избегала, теперь же, наоборот, хочу узнать побольше. И я злюсь на Вэла, который, заняв своё место за столом, привлекает к себе общее внимание, обучаясь есть эти самые вареники с фигурной лепкой и вишнями.
— Вот же дурень ты, Валька, ну кто так ест? Ну куда ты его целиком в рот суёшь? Их же надкусывать надо аккуратно, и сок в себя втягивать, помаленьку, вот та-ак! — обучает дизайнера Наташка, тоже проникаясь к нему жалостью, пока Тамара Гордеевна продолжает, подстрекаемая моими вопросами, которых я уже ни капли не боюсь и не стесняюсь.
— А когда Артур бросил спорт? После того, как на взрослый разряд сдал? — упрямо сворачиваю я разговор в нужное мне русло.
— Вот как раз после этого, Полиночка, и бросил. Классе в восьмом. Мы так все вздохнули гуртом. Хоть учиться опять стал, а то совсем же не интересна школа ему была. Я все ожидала, что с девочками встречаться начнёт, но… Как-то не знаю, то ли скрывал он, то ли еще чего. Зато как школу закончил, сразу нам соседи и доложили — ходит, мол, ваш Артурка тут с одной… Да как ходит — по всем темным подворотням с ней таскается, скоро милиция их за такое поведение заберёт. Вот мы и устроили ему разбор полетов, чтобы все по приличиям сделал. Что мы, бандиты какие-то, чтоб от нас девочку прятать… Тем более, мы и так все знали, наша разведка работает лучше всех, — с нежностью потрепав внучку по кудрявым волосам, Тамара Гордеевна придвигает к себе соусник со сливками, а я все пытаюсь не выдать своих настоящих эмоций. И это уже совсем не смущение от разговоров об Артуре, а возмущение подобной бестактностью, в которой не видит ничего страшного даже очень деликатная и милая Эмель. — В общем, в семнадцать таки привёл, привёл первую. Дождалась душа материнская.
— Да не дождалась, ты ж его заставила, — уточняет Наташка, подобревшая после вареников, и параллельно снова показывающая Вэлу, как надо втягивать в себя вишнёвый сок. — А так бы и нычковались себе по кустам. Девка, бедная, сама уже ждала, когда он ее в семью приведёт, а он все никак и никак.
— А зачем в семью обязательно, Наташ? — спрашиваю ее недоуменно, все ещё не притрагиваясь к завтраку. — Это же подростковые увлечения, они могут быстро вспыхнуть и погаснуть. А потом объясняй родным, что у вас там происходит, встречаетесь вы или нет, и другие дурацкие вопросы. Только головная боль лишняя. Я бы сама никого никуда не приводила, пока не убедилась бы, что это не просто гормональный заскок.
— О! Ещё одна! — обличительно всплескивает руками Наташка. — Ты мне это — детей не порти! — показывает она взглядом на Эмельку, не нарушившую семерых традиций и тут же представившую Дениса, как своего парня. — Что значит «гормональный заскок»! Как за жопу по подворотням хватать и под майку лазить, так ум есть, а как ответственность за отношения на себя взять — так резко заскок!
— Ну, ну, Наташенька, не горячись, — успокаивает ее Тамара Гордеевна. — Вспомни, Артурка с этой девочкой таки разошёлся скоро. Да я и рада была. Не ровня она ему. Какая-то пугливая, глупенькая, двух слов не свяжет. Хоть и хорошенькая. Но не вписалась она в наш круг, не вписалась.
— Да, мы ее обо всем-обо всем расспросили! — подтверждает Эмелька. — И где выросла, и что любит, и на кого учится, я ее заставляла мне с домашкой помогать — ну, чтобы понять, умная она или дурочка. Так дурочкой оказалась. Математику мне неправильно порешала, а потом вдруг дядю взяла и бросила.
Чувствую, что несмотря на то, что каждый раз при упоминании Артура внутри что-то болезненно и остро сжимается, я очень хорошо понимаю эту девочку. Я бы и сама сбежала от всей этой экзаменовки и пристального разглядывания меня в лупу, даже несмотря на самые искренние чувства.
