— Бабушку лучше не доводить, она умеет на место ставить, — добавляет Эмель, и в сказанном я ни капли не сомневаюсь. Все они в этой семье хороши, пока дело идёт так, как они хотят. Какие Никишины-Гордеевы в гневе я прекрасно знаю, достаточно вспомнить на какой ноте расстались мы с Артуром. И наблюдать подобное снова не хочу. Не хочу и не буду.
Эмель, так увлечена своим счастьем, что не обращает внимание на мою нервозность — и это прекрасно. Отбросив покрывало, под которым спала в лёгкой атласной пижамке — очевидно, Эмелькиной, — спрашиваю, где моя одежда, и получаю ответ, что джинсы и майка сушатся на балконе, потому что с моим женихом мы вчера валялись на газонах и делали селфи, одежда вся измазана и в траве.
Так, понятно. Значит, Вэл дошёл до той стадии опьянения, когда сливает в сеть множество случайных фото, после чего на утро мученически удаляет их, страдая, что он страшный.
— Жених у тебя прикольный, теть Поль, — вскользь замечает Эмель. — Но, честно, я немного не так его представляла.
— Да? И как же? — больше для порядка спрашиваю я, пятясь от нее задом.
— Ну, не знаю. Ты ж в него так влюбилась, что прям не в себе была, когда вы поссорились — помнишь, когда меня домой от Дэна последний раз провожала? Я реально думала, что с тобой инфаркт случится, теть Поль. Еще маму трясла, чтобы она позвонила, узнала как ты, вдруг что-то с сердцем, или давлением там. Ну просто ужас же был. А сейчас вот вы помирились — и как-то все не так. Сморишь со стороны и думаешь — это что, из-за него так могло накрыть? Нет, Вэл прикольный, не подумай! — спешно поправляется она, глядя на мое изменившееся лицо. — И вы с ним видно, что классно общаетесь! Но со стороны, честно, я бы подумала, что это твой брат какой-то. А не парень. Вот не знаю почему так. Только не сердись, теть Поль. Я ж ничего такого не хотела сказать. И вообще… не слушай меня. Пойдём завтракать лучше! Мы все тебя ждём! Там твой Вэл, кстати, вареники на кухне с бабушкой лепит, специально для тебя! Всё, всё, проехали. Забудь, что я сказала. Он тебя, конечно любит — видишь, как заботится! А ещё с утра учил дедушку какие-то асаны делать! Мы с Денисом ухохотались просто! А дедушке понравилось, представь! Он теперь ещё йогом станет, вот прикол будет!
Перед тем, как показаться всей честной компании, прошу Эмель принести мне какой-то халатик или платье и забегаю в ванную, расположенную впритык к этой комнате. Умываться и чистить зубы мне приходится по старинке, аварийным способом — выдавливать на большой палец пасту и скрести им по зубам, как будто щеткой.
Я так тщательно привожу себя в порядок, потому что ещё меньше, чем являться полуголой пред достопочтенным семейством, мне хочется выйти к ним с помятым лицом и запахом мощного перегара. В последний раз на кухне за завтраком мы встречались, когда я была милой девочкой-подростком. Ладно, может, и не очень милой, но от меня не разило алкоголем и провалами в памяти я не страдала.
Что, Полина, пытаешься показаться лучше, чем есть на самом деле? Можешь не стараться. Все равно до самой прекрасной в мире девушки, которую они видят спутницей своего сына, тебе как до Луны. Зло чищу зубы, глядя в зеркало на свои покрасневшие глаза и на отражение висящих на сушилке за моей спиной носков Вэла, моего свежевыстиранного белья и, что самое страшное, шнурков, которые я вытащила из кедов и тоже решила привести в порядок.
Не знаю, кто вчера обстирывал Вэла, но то, что я устроила здесь прачечную — очень скверный знак. Чем меньше я пьяна, тем больше мне плевать на всякую бытовую дребедень — я не боюсь затопить соседей, оставить включённым газ или потерять ключи. Я прекрасно понимаю, что контролирую реальность и не парюсь по поводу разных тонкостей. Это в полутрезвом состоянии я могу разбросать вещи по дому, после чего увалиться спать, не сняв даже кроссовки. Если же вся обувь стоит ровнёхонько в прихожей, одежда сложена аккуратной горкой, ещё и чистые шнурки развешаны на сушилке — пиши пропало. Значит, я до такой степени не понимала, что делаю, что приняла все самые аварийные меры, чтобы зацепиться за здравый смысл.
Одно хорошо — в таком состоянии говорить я уже не могу, и только это внушает мне надежду на то, что меня не угораздило разрыдаться на плече у Наташки и не сознаться ей во всех смертных грехах.
Нет уж, в некоторых случаях действительно лучше молчать и стирать шнурки.
Быстро ополаскиваюсь летней водой, надеваю чистое белье, а поверх него — принесённый Эмелькой короткий беззаботный халатик в вишенку, стараясь натянуть его пониже, но безуспешно. Снова смотрю на себя в зеркало — Полина, да ты действительно стараешься выглядеть как можно приличнее! Из зеркала на меня смотрит максимально свежий огурчик, которого я могла сделать из себя после вчерашних подвигов. С такой маскировкой под цивильную гражданку я даже могу делать вид, что была не пьяна, а просто устала — и снова вспоминаю нашу любимую с Наташкой отговорку.
Глубоко вздыхаю, откидывая с лица посвежевшие волосы и тихонько открывая защелку, выхожу в коридор. Когда-то квартира Никишиных казалась мне огромной, настоящим дворцом, в котором можно запутаться — некоторые переходы из коридора в коридор и вправду выглядят диковинно в этой планировке. Теперь же она, как и все прочее в нашем городке не так поражает своими габаритами, но в плане путаницы остается прежней. А ещё Тамара Гордеевна по старинке предпочитает завешивать некоторые переходы тяжелыми портьерами — и я совсем теряюсь, слыша только звуки, доносящиеся до меня все разом, будто из одного места, к которому я никак не могу добраться.
— Эй, ну где ты, теть Поль? Пойдём уже! — выныривает из-за угла Эмелька, хватает меня за руку и тянет с собой в общий коридор, наполненный скачущими по стенам солнечными зайчиками. — А вот и теть Поля! — громко объявляет она, вталкивая меня в кухню, сквозь открытые окна которой льётся такой яркий свет, что в первые секунды мне приходится щуриться, чтобы рассмотреть, что происходит.
Голоса, слышимые до этого ровным общим гулом, теперь сваливаются на меня все сразу, как водопад из эмоций и слов:
— Ну, наконец-то! Нашлась-нашлась пропажа! — это Наташкин, не такой громкий, как обычно, но по-прежнему ироничный и сочный.
— Так, это нечестно! Ты кому это душу продала? Скажи мне, где принимают, я свою тоже толкну за возможность быть таким свежаком с перепоя! Я, значит, сижу тут как простой смертный, с говенным лицом… извините, Тамара Гордеевна… А она! Нельзя такие секреты скрывать, ещё и от своего будущего мужа!
Понятно — Вэл, ещё и стебется, как всегда. Его голос перекрывает грудной смех Тамары Гордеевны, великодушно пропустившей мимо ушей его сквернословие, и ее успокаивающее, тёплое, почти материнское:
— Да полно, полно тебе, Валя. Не смущай девочку. Ты лучше садись, Полиночка. Отдохнула — и хорошо! Мне Валя все рассказал, какая у вас жизнь в ваших городах бешеная, один недосып и переработки. Садись, вот сюда, ко мне поближе. У нас тут и обед уже скоро будет.
— Конечно, будет! Я сам его создал! Очень креативно! — моим глазам, привыкшим к яркому свету, предстаёт Вэл — лицо бледновато-зеленоватого оттенка после вчерашнего, на лице и руках — белые мучные следы, ещё и одет… я еле сдерживаю смех… одет в цветастую летнюю рубашку Бориса Олеговича.
