— Так ты точно не беременная? — сбившись в счете ее детей и мужей, переспрашиваю я, чувствуя как вновь еду спиной по сыпучей поверхности бескаркасного дивана.
— Да нет же, Полька! Не будь дурой! Последняя моя девчонка — Алуника — она ж от Миколаэ. Я уже от него родила! — смеётся Наташка, вновь прихлебывая вино. — Зачем ради хорошего дела ждать штампа в паспорте? Это и так приложится.
— А ты ничего не путаешь? — понимая, что личная жизнь подруги, как и раньше — слишком сложный многоугольник, уточняю я.
— Да нет же! Как можно запутаться в собственных детях?
— Не знаю, у меня же нет детей. А дети чужих матерей для меня все на одно лицо, хотя на самом деле они же, наверное, разные? А я вот не умею различать. Как вы, матери, их только не путаете?
— Вот дурочка! Ну что ты несёшь? — заливисто хохочет она и, отсмеявшись, спрашивает: — Так ты точно решила? Может, ещё родишь для себя? Какие твои годы, Полик? Всего тридцать пять! Мать была только двумя годами младше, когда малого родила! И теперь всем рассказывает, что это было лучшее, что она сделала в жизни!
— Ой, только не надо вот этого, ну хоть ты не начинай! — протягивая руку за сигаретой, нервно щёлкаю зажигалкой я. — Что вы как сговорились все в этом городе? Решили сами-одни побороть демографический кризис?
— А хоть бы и так! — задорно парирует Наташка. — Вот из-за таких как ты, бездетных…
— Чайлд-фри! — важно поправляю её я.
— Да хоть как ни назови, разницы-то нет! Из-за всех этих ваших заскоков у нас население и падает. Кому его поддерживать остаётся? Только таким, как мы! У нас только малой пока не отметился — ну так он не баба, часики не тикают, да и другим занят. Алевтинка скоро второго родит, у Нинки обе девки в области живут, скоро внуков дождётся…
— Слушай, ей же и сорока нет, Нине-то? — вспоминая, что первая из детей Никишиных была старше нас всего на три-четыре года.
— И что с этого? Через два года сорок! Можно у дочек уже и внуков требовать! А как по-другому? Не станешь требовать — все в чайлд-фри пойдут, как ты!
— Выходит, быть чайлд-фри не так уж и плохо, если к нам многие стремятся, а вы их не пускаете! — подкалываю ее я. Наше общение всегда было таким — со шпильками и подшучиванием, но честное и без камня за душой.
— Да, умеете вы привлечь! — по-свойски хлопнув меня по заднице, говорит Наташка. — Посмотри на меня — и на себя посмотри! Как девочка в сравнении со мной, ни в жизнь не скажешь, что тебе тридцать пять.
— Наташ, — принимая у неё из рук бутылку и гася сигарету в пепельнице, я не ведусь на антивозрастные комплименты, которые откровенно недолюбливаю. — Я не скрываю свой возраст и не строю из себя школьницу…
— Студентку, мать! Что-то ты совсем обнаглела! — прерывает меня со смехом она, и мы снова, вместе хохоча, пытаемся удержаться на этом неудобном диване.
— Да-да, студентку, как же! Да ты посмотри на меня, на эти синяки под глазами! И на морщинки, вот, — щурюсь я, — они полностью выдают мой стиль жизни!
— Ой, да какие там морщинки! — презрительно фыркает Наталья. — Нет, я серьёзно. Здорово выглядишь, Полик. Такая вся современная, модная, худенькая. Но главное богатство никуда не делось! — снова вспоминая наши махинации с носками в лифчиках, она показывает пальцем на мою грудь и смеётся. — Пэрсик, а не дэвушка! Так что рожай! Только свистни, знаешь, сколько у нас охочих поучаствовать найдется? Отбоя не будет! Рожай, я тебе говорю, слышишь?
— Так, прекрати! — с притворной злостью я показываю ей кулак, она в ответ на это снова звонко хохочет. — Хватит обо мне! Ты мне лучше про своих давай рассказывай… Младшенький ваш что там? Тоже, наверное, вырос? Сколько ему — лет семнадцать? Школу закончил? — чтобы увести тему подальше от моей бездетности, спрашиваю первое, что приходит в голову.
— Тю, ты что, дурная? — искренне удивляется Наташка и тянется рукой к штопору, чтобы открыть вторую бутылку вина. — Ты там со своими разъездами совсем с ума сбрендила, Полька! Скажешь тоже — семнадцать. Двадцать три ему! Женить скоро будем! Нам бы невесту приличную найти, далеко не каждая для семьи подойдёт. Так ты знаешь, какой у нас парень вымахал? Во! — показывает она рукой под потолок а потом делает над большим пальцем движение, будто солит или сахарит. «Во» с присыпочкой — так называют это жест в наших краях. И означает он не просто лучшее, а самое лучшее, экстра-мега класса.
— Да ты что… — охаю я, прикрыв руками рот. Почему-то факт, что даже вечно орущий в коляске карапуз — теперь завидный жених, кажется мне особенно сокрушительным, подчёркивающим, как быстро летит жизнь, а мы этого не замечаем. И малой, как привычно называет его Наталья, уже и не малой вовсе, а «во какой парень» Как там его… Артемка? Андрейка?
Или… внутри меня вдруг все холодеет… Может быть, Антошка? Было бы очень неудобно назвать дохлого козла в честь горячо любимого отпрыска всего семейства. Когда я уезжала, ему едва исполнилось пять, и уже тогда вся семья в нем души не чаяла.
— Наташ, — говорю, — А ничего, что я козла Антоном называю?
— Что? Козла? — сильные смуглые пальцы Наташки, которым не мешают золотые кольца, выдёргивают пробку из бутылки. — А че такого? Сама же сказала, в честь своего первого пацана! И правильно назвала, скажу я тебе. Помню я его. Козел козлом, точнее и не скажешь!
Облегченно выдыхаю. Окей, первого конфуза, вызванного моей плохой памятью на имена, удалось избежать. Надеюсь и дальше не опростоволоситься.
— Так что все-то ты, подруга, со своей столичной жизнью пропустила! А особенно мою вторую свадьбу, с братом цыганского барона. Ох, как мы гуляли, как гуляли! Три дня! А потом он меня убить хотел, из ревности, — Наташка мечтательно вздыхает, поводя покатыми плечами, и взгляд ее синих глаз делается мечтательным, с поволокой. — И малому такую же сыграем. Может, ещё лучше. Ведь золото, а не пацан! Только спесивый слишком, ну да это ничего. Обломаем. Знавали мы такую спесь, да, Полька? А как время прошло, так и понятно стало, что главное.
— Ну, как сказать, как сказать… — понимая, что она опять выводит разговор на тему семьи и деточек, пространно отвечаю я. — А дед Гордей как, Наташ? Я надеюсь… жив? — страх, что одиозный Гордей Архипович с его хищным ястребиным взглядом проиграл и сдался смерти, резко отступает, когда я слышу ответ Наташи:
— Да жив он, курилка, что ему сделается! Восемьдесят ему в этом году, восемьдесят, слышишь! Сказал, что старуху с косой гонять до ста двадцати лет будет. Пока праправнуков не дождётся и не научит их ездить верхом. На вас, баб, говорит, разве можно положиться? Не должны, говорит, потеряться наши семейные секреты, каждый из моих потомков должен пройти джигитовку — а то какие из вас козаки? Сопля вы на ветру тогда, а не козаки!
— Зная Гордей Архипыча, не сомневаюсь, что так оно и будет, — я улыбаюсь от того, что неизменность одних вещей вызывает во мне неприятие, а постоянство других — наоборот, симпатию и уважение.
