— Да ничего не пугающе, — обрывает меня он. — Обычные подростковые терки. Одна умная, вторая красивая. Одна популярная, вторая амбициозная. Такие всегда будут соперничать и цапаться между собой. Давай, листай дальше. Может, увидим эту ее подружку-тень или как ты там говорила?
Подбираемся к этому периоду — конец десятого класса — через многочисленные репосты из групп «Я — твоя причина напиться», «Стерва — это талант!» «Некрасивым вход воспрещён!». Перед нашими глазами мелькают бесконечные фото с вечеринок и местных клубов, на которых Виола всегда в окружении друзей и поклонников, в обтягивающих коротких платьях и с ярко накрашенными губами — видно, что навеселе, в блёстках и кое-где поплывшим макияжем, но ничего чрезмерного — подбородок всегда высоко вздёрнут, улыбка на миллион хорошо отрепетирована. Она в своей стихии, роль «красотка и звезда» легко и привычно отыгрывается. И нигде, ни под одним из постов нет и следа присутствуя Кристины — она не коментит язвительно ее снимки, не подкалывает и не вступает в перепалки — кажется, ее вообще нет в жизни Виолы.
И, тем не менее, я уверена, что это не так. Просто мы ещё не все видим и не все знаем.
На одной из фотографий, очень нетипичной и выбивающейся из общего ряда, мой взгляд против воли останавливается дольше, чем на других. Виола с подружками в маковом поле — и не за городом, куда ездили мы с Артуром, а на окраине, где заканчиваются вечные пятиэтажки и начинаются дачи. Я сама сколько раз там мучала Наташку и других «моделей», согласившихся стать жертвами в обмен на бесплатные снимки — поэтому узнаю это место с первого взгляда.
На Виоле и девчонках никакого макияжа, простые майки, джинсовые шорты, легкие шлёпанцы, кто-то совсем без обуви. Совершенно беззаботное время, июнь, когда все лето и вся жизнь ещё впереди. Внимательнее присматриваюсь к выражению лица Виолы — оно какое-то другое. Какое-то по-детски растерянное, на нем застыла то ли нерешительность, то ли незнание, как позировать сейчас — и поэтому она просто смотрит в камеру, вопросительно, даже немного неуверенно. Я не видела ее неуверенной ни на одном из предыдущих фото — и этот взгляд меня удивляет.
Она совершенно не похожа здесь на первую красотку и королеву — и при этом более красива, чем на остальных снимках. Без ненужного позёрства, без вызова и немного вульгарного напора, который ей парадоксально шёл и не слишком-то и портил. Волосы, собранные в обычную косичку, выбелены солнцем, кожа на носу потрескалась от загара, на щеках веснушки, брови, не подведённые карандашом тоже выгорели и придают ее облику какую-то умилительную детскость. Смотрю на дату и чувствую, как суеверный холодок ползёт по спине. Ровно через год, в этот же день Виолы не станет — и это небольшое совпадение заставляет меня поежиться и сжать руку Вэла, на что он реагирует без привычного скептицизма.
— Что, тоже видишь разницу? — говорит он. — Вот же она, без своего привычного амплуа. Актриса, роль у которой отобрали и отдали кому-то другому. Смотри, она как будто не знает, кто такая. Ей срочно нужен новый образ, без этого жить она не умеет. Заметила, какие перед этим перерывы в датах постов? По-любому, куча записей вычищена. Ты говорила, хейтеры набегали к ней на страничку?
— Да, к ней и к ее друзьям. Вирусили эти фотки, требовали извиниться непонятно перед кем, признать, что все ее титулы и звания незаслуженные, что она кого-то там притесняла и унижала. Чуть ли не все заслуги отобрала. Но она и их смогла очаровать и половина хейтеров на неё потом подписались. В общем, переиграла их. Не вышло у них ее в угол загнать — по крайней мере мне так рассказывали эту историю, — говорю я, стараясь передать слова Дэна максимально точно.
— Да конечно, переиграла, — недоверчиво хмыкает дизайнер, и я понимаю, что он придерживается совсем другого мнения. — Враньё это все. Играла она до последнего — и хорошо играла, знаешь, как актёр, у которого схватило сердце, поплыл грим и порвался костюм, и декорации завалились. А он не обращает на это внимание и держит лицо до последнего. А потом заходит за кулисы и умирает. А в зрительном зале все хлопают, уверенные в том, что у него все в порядке и он снова всех поразил.
— Вэл, ну тебя к черту с этими твоими сравнениями, — охрипшим от волнения голосом прерываю его рассказ, от которого у меня по спине ползут мурашки. — Хватит нагнетать! Я и так из-за этой истории места себе не нахожу, все время какие-то мысли идиотские в голову лезут — а что было бы, если бы я не вмешалась тогда, в курилке, не слышала, не замечала? Ещё и ты ужасы всякие рассказываешь.
— Это не ужасы, Полина, — трагично и торжественно говорит дизайнер, увлекшийся ролью эксперта и чтеца душ человеческих. — Правда не может быть ужасом. Хочешь ещё скажу тебе что-то? Сейчас пойдут совсем другие фотки. Она не сможет долго быть без роли, без новой маски. Просто вместо красотки кто-то внушит ей что она оторва и как ты там говорила… в чем ее обвиняла эта Крис?
— В социоблядстве?
— Да-да, вот это самое. Аттеншнвхора. И она оттарабанит внушённый ей образ до конца. А потом выпрыгнет из окна на бис ради тысячи лайков. Ты говорила, что она вроде как не понимала, что делает? Не понимала, зуб даю. И умерла, не понимая. Зато счастливая.
— Вэл! — не сдерживаясь, кричу на него. Ещё немного и я снова разревусь из-за того, как он преподносит эту и без того непростую историю, которая скребёт мне по сердцу тупыми когтями. Лучше было бы просто выслушать факты — четко связанные между собой, без эмоциональной окраски и накручивания. Так, как обещал дать информацию Артур. Но… Нет. Вместо этого передо мной сидит впечатленный собственным рассказом дизайнер, хлопая покрасневшими глазами, сам в шаге от того, чтобы всплакнуть со мной за компанию.
— Так, собралась, Полина, собралась! Что ты как истеричка! — обвиняет он почему-то меня в том, что сам нагнал драматизма. — Нам осталось… — он смотрит на нумерацию, — три страницы от силы. Вот тут и надо глядеть в оба — если у этого ее последнего бенефиса был режиссёр, он обязательно должен присутствовать хоть как-то. Надо смотреть внимательно.
Кликая на следующую страничку, тут же убеждаюсь, насколько прав был Вэл — всего один переход, а настроение совсем иное, это соцсеть как будто другого человека. Появился какой-то надрыв, резкость, даже не верится, что всю жизнь до этого Виола была эдакой барби-герл. Настроение изменилось и в постах — одна за другой мелькают обрывочные мысли, впервые Виола что-то пишет сама, не только репостит и подписывает свои фото.
— М-да, лучше б уж репостила… Банальность на банальности, так ещё и «жи-ши пиши с «и» с трудом выучила, — не может удержаться от новой колкости Вэл. Я ничего не отвечаю ему на это, прекрасно понимая, что все эти шпильки — всего лишь ширма. Как там говорили ему в детстве? Мальчики не плачут? Зато язвят, прикрывая этим свои настоящие чувства.
Продолжаем дальше просматривать записи, похожие на обрывки рассуждений и попытки подражать любимым интернет-статусам. По всему чувствуется, что Виоле тяжело молчать, у неё появилась потребность высказаться. Вот только в чем? Читая стандартные для подростковой странички откровения в стиле «Вы меня не знаете, я не такая», а потом ее же едкие коменты в ответ на обеспокоенные вопросы «Аха-ха, что поверили? Похер, пляшем!», мы приближаемся к концу ее истории, оставшейся в соцсети своеобразной книгой жизни — иногда показательной, иногда слишком откровенной, а иногда настоящей исповедью.
