— Душу в душ… Валенька, да ты поэт! — посмеиваясь, я отстраняюсь от него, чувствуя себя и вправду грязной и липкой. — Можешь использовать как слоган на своих визитках. Душ с душой! Ваш душ не душный, а душевный! Ты, кстати, тоже не тюльпанчиками с дороги пахнешь. Но я тебя все равно люблю.
— А я тебя нет! — возмущённо кричит дизайнер, начиная истерично ощупывать и обнюхивать себя. Я осознанно наступаю ему на больную мозоль — Вэл считает, что у него компульсивное расстройство и моется по десять раз на дню, даже в поездке не изменяя гигиеническим салфеткам, бутылке с водой и эко-дезодоранту, не вредящему коже и окружающей среде. Могу представить его мучения, когда, добираясь сюда из области на перекладных, он забегал на каждой остановке в общественный туалет, менял футболку, обтирался салфетками, страдая от неэкологичности окружающего пространства. Но не поддеть в ответ я его не могу. Такое уж у нас общение уже много лет.
— Ты надолго? — кричит он мне вслед, успев раздеться до пояса и нервно прохаживаясь из одного угла в другой. — Мне тоже надо ополоснуться… Я чувству на себе враждебную микрофлору!
— Ты только трусы оставь, самое важное береги от враждебной микрофлоры! — смеюсь я уже в открытую, поднимаясь по ступенькам в ванную и автоматически проводя рукой по кирпичным стенам. Нет, я не буду думать, не буду вспоминать — ни здесь, ни внутри, в душевой кабинке. Ничего не буду вспоминать. Вэл сказал, что всё проходит, и я очень хочу верить ему.
— Сучка! — кричит он мне вслед, и последнее, что я слышу перед тем, как захлопнуть тяжёлую дверь, это как, не прекращая метаться по квартире, он проговаривает свои вечные аффирмации: — Я отторгаю от себя любой негатив… блядь, это что, крошки на полу? Ничто плохое не может причинить мне вред… Вселенная одаривает меня благами и здоровьем, счастьем и светом, убивающим микробы… Почему мусор не вынесен, Полина, что за сарай ты развела в моем интерьере!!
Не знаю, что бы я без него делала сейчас. Только осознание того, что внизу бегает и истерит мой вечно буйный друг, одно присутствие которого заставляет улыбаться, не даёт мне опять зареветь в лучших традициях мелодрам — под душем, размазывая по лицу слезы вперемешку с водой. Здесь все еще слишком наше, мое и Артура, слишком неправильно общее и каждая деталь отдаёт у меня в ушах его голосом.
«О, вот это моя тема! Особенно гель с клубничкой»
Его смех звучит как будто рядом — зло отмахиваясь, беру этот самый гель с клубничкой и щедро выдавливаю его на мочалку-вспениваешь. Все, Полина, сегодня новый день, время страданий вышло. Ты и так отвела на это целые сутки. Дальше нельзя запускать, нужно блокировать все мысли и не вспоминать все другие слова, сказанные здесь — иначе я просто размажусь по стене, Вэл не дождётся меня и спустя час будет вытаскивать из этой кабинки, пока я буду цепляться за бортики и рыдать взахлеб, а это уже совсем позор. Кроме того, не уверена, что он сможет дотащить меня вниз и не поскользнуться.
Вот и ещё одна причина взять себя в руки.
Именно об этом я думаю, намыливая голову и выдавливая лёгкую и нежную пену с мочалки на тело, после чего включаю самую холодную воду, чтобы она окатила меня и привела в сознание. Ледяная струя хлещет сверху как орудие пытки, обдавая неожиданным жжением спину и не до конца затянувшиеся на коже потёртости и счёсы о деревянный пол и шершавую плитку здесь, в ванной. Вот они, последствия наших с Артуром неудержимых порывов по всему дому. Точно как последствия наших резких и бездумных решений — сначала страсть застилает глаза, адреналин бьет в голову, ты не чувствуешь боли, не думаешь о будущем. А потом эйфория спадает, и становится больно. Какая-то эмоциональная наркомания, раздраженно думаю я, выходя из кабинки и набрасывая одно полотенце на плечи, а вторым промакивая волосы. Сначала кайф, такой острый и яркий, что не жалко и умереть, после — ломка-отходняк, главное в этот момент не сорваться, — а потом… потом это проходит.
Все проходит, и это пройдёт.
Выхожу из душа, облачившись в банные полотенца и сделав себе чалму на голове, как шамаханская царица. И первое, что вижу — это Вэл, стоящий в одних трусах-боксерах у моего холодильника рядом с пачкой распотрошенных влажных салфеток. Ясно, значит, только что устроил ещё одну гигиеническую процедуру с обтираниями. Сами по себе аффирмации против микробов, видимо, не сработали.
— О! У тебя есть еда! — радостно оборачиваясь ко мне, объявляет он. — Ты прогрессируешь, Полина!
Да чтоб тебя… Я только что поставила блок в своей голове на мысли о том, кто принёс мне эти продукты, и тут опять…
— Иди уже, искупайся, — говорю я ему. — А я гляну, что тут можно использовать. Может, у половины уже срок хранения вышел. Это… это с воскресенья ещё здесь.
Хотя на самом деле мне кажется, что прошло не три дня, а месяц.
— Не свежак, конечно, но не думаю, что испортилось прямо всё! — радостно объявляет дизайнер и совсем детским голосом добавляет: — Слушай, а свари мне пельмешков! Я быстро!
И, прихватив с собой груду салфеток, убегает наверх, в душевую, чтобы выбросить их и вернуться ко мне обновлённым и стерильно чистым.
— А что так? — кричу я ему, набирая воду в кастрюлю. — Пельмешки — это же анти-ЗОЖ!
— ЗОЖ — это ва-абще пи-издеж! — громко поёт Вэл из душевой, и мне нравится его настроение. — С тобой тут и не до такого дойдёшь! Опускаться так опускаться, Полина! Пока я здесь, я буду деградировать! Так хоть с пельмешками!
Последнее, что я слышу перед тем, как он захлопывает дверь — ещё одна жалобная просьба:
— Только майонезика добавь, ладно?
Посмеиваясь, варю его тайно любимое лакомство, впервые с позавчерашнего вечера серьёзно прикидывая, что буду делать в ближайшее время. Завтра четверг — тот самый приемный день, в который мне было сказано прийти на прошлой неделе, чтобы решить все дела со справкой. Но не факт, что несчастный инспектор Кроликов излечился от белой горячки в диспансере, да и честно — таскаться по инстанциям мне неохота, даже когда у меня отличное настроение, а в таком состоянии, в каком я сейчас — и подавно.
Все, пошло оно к черту, решаю про себя, параллельно вываливая в кипящую воду три десятка пельменей. Тетка обязательно позвонит в ближайшее время — и я озвучу ей то самое решение, которое приняла в первый же день. Напишу устное согласие на использование жилплощади, пусть бегает сама по нотариусам, заполняет его, ставит печати — а если подобное не имеет законной силы, это не мои проблемы. Пусть живут в моей квартире и верят мне на слово. Начнут сомневаться — продам за бесценок и выставлю их. Нечего жить в квартире лгуньи, слову которой верить нельзя.
Рассуждения о враньё снова сворачивают мои мысли в сторону Артура и Никишиных. И если первого я стараюсь тут же оттеснить из сознания, то что делать с семьей Наташки, надо решать в срочном порядке. Надо подождать, когда спустится Вэл, и узнать, брал ли он обратные билеты и на какое число, чтобы успеть зайти к ним попрощаться. Или… не заходить? Я не знаю, получится ли у меня выдержать это — как никак, это квартира, в которой вырос Артур и, несмотря на то, что из всех взрослых детей там живет только Наташка с дочками, уверена — много чего будет напоминать мне о нем. Слишком много.
