— Есть ещё племянницы… — продолжает он, отвлекая меня от этих мыслей.
— Наташкины девочки?
— Не только, — говорит Артур и мне почему-то становится жутковато от механического спокойствия в его голосе. Как будто он не разрешает себе даже толики настоящей эмоции, опасаясь, что она перейдёт во что-то неконтролируемое, взрывное. В то, что он прячет от самого себя. — У Али и Нины тоже есть дети. А девчонки Нины уже замужем. Значит, это тоже семья. Иногда по делам звонят их мужья. Или их друзья. У нас считается, что друг моего родственника — мой друг. Так что у меня этих друзей…
— И я — одна из них, кстати, — неожиданно язвительно отвечаю я, чувствую досаду, вместо того, чтобы попытаться понять его. А кто поймёт меня? Между нами в этом плане действительно пропасть — между мной, выражаясь по-никишински, одной как перст, которую никто из немногочисленной родни не помнит, не знает и не трогает, если только им не нужны какие-то дурацкие справки, и Артуром, который вплетен в паутину семейных отношении так тесно, что, затянувшись на горле петлей, она начинает его душить. И кто знает, на каком краю этой ямы лучше — там, где за тобой никого и полная пустота, или же где такая куча народу, что яблоку негде упасть и дышать становится невозможно.
— Знаешь, Артур, это конечно, проблема, да. Когда тебя так любят и так в тебе нуждаются. Когда ты самый лучший, и самый незаменимый. Огромная проблема. У меня, например, никогда таких проблем не было, потому что на меня родным просто-напросто пофигу. И сейчас, и в детстве — всегда так было. Близким, далеким, даже родителям. Вот может, нельзя так говорить, но я скажу. Честность за честность, да? Я осталась сиротой сразу после двадцати — и меня так все жалели… Значит, такая молодая, а обоих родителей уже похоронила. А я к тому моменту и так была сиротой, понимаешь? Так что похороны — это такая, чисто техническая деталь получилась. Мать со мной особо не общалась никогда, отец после развода тоже забил. К нему я, кстати, не ездила даже проститься — он ушёл из семьи и не попрощался, вот и я не стала. Всяких дурацких писем от тетки, что это его бог покарал и он мать только на пару лет пережил, мне и без этого хватало. Переться в какой-то дальний посёлок только потому, что он когда-то не очень удачно женился и в результате появилась я, мне не хотелось. А я не делаю того, чего не хочу, это правило у меня такое. И мне реально было все равно, понимаешь? Это не потому что я бессердечная. А просто, когда сквозь тебя смотрят, как сквозь пустое место — у тебя два выхода. Либо поверить, что ты на самом деле пустое место, либо самой начать смотреть так же. Может я наглая, неблагодарная… но я не смогла почувствовать себя никем. А вот сквозь них научилась смотреть так же, как и они сквозь меня. Не могу я давать любовь тому, от кого ее никогда не получала. Какая-то важная деталька в этом круговороте сломалась — и он перестал между нами работать. Давно перестал. Так что мне не понять, как это — когда страдаешь от того, что тебя слишком любят. Может, это и не проблема, совсем, а? Может, это то, чем надо дорожить? Да, любая семья не идеальна, везде есть проблемы. Как и в отношениях между людьми. Но эти проблемы надо решать, Артур, постепенно решать — а не отсекать от себя тех, кому ты нужен и кто нужен тебе. Даже, если сейчас кажется, что это всё вот здесь, — рывком провожу ладонью у горла, чувствуя, как его сдавило и голос снова начинает дрожать. — Что всё достало, что одному намного лучше. Никто не звонит, не дергает, но только всем будет пофиг, даже если тебе захочется позвонить. Если тебе понадобится помощь или с тобой что-то случится. Когда нужна поддержка именно от родных — а там пустота! Это очень хреновое чувство, Артур. И не надо оно тебе. Пусть лучше звонят и… и задалбывают…
Умолкаю, понимая, что меня понесло и я сходу выплеснула ему все то, что давно таилось на душе, о чем я не думала и не хотела думать — но сейчас оно подошло к самому верху и рвануло. Как будто, замечая и вытаскивая занозки из других, я упорно не хотела видеть свою собственную, и вот теперь взяла и выдернула ее, неожиданно для себя. И то, что это произошло при Артуре, меня совсем не смущает — наоборот, я благодарна ему за то, что не пытался разубедить, подбодрить банальными утешениями, а просто — слушал и был рядом.
Сидя напротив, он продолжает смотреть мне в лицо, не приближаясь, но я чувствую, как он держит меня — без рук, одним взглядом, очень нежно и бережно. Это похоже на падение на доверие — когда ты летишь вниз, понимая что можешь разбиться, но вместо этого тебя принимает мягкая волна неожиданной поддержки, и тебе легко. После того, как было очень-очень страшно.
Желание ощутить это на самом деле такое сильное, что не могу ему противостоять и слегка подаюсь вперёд — как будто и вправду падаю. Этого достаточно, чтобы Артур оказался рядом. Его руки обнимают меня, прижимают к себе, проходятся там, где только что успокаивал взгляд — убирают волосы со лба, вытирают тушь и слезы, стекающие по щекам к уголкам рта.
— Так не должно быть, — слышу я его тем краем сознания, которое не перекрывает громко стучащее сердце. — Не должно, Полина. Как у тебя, как у меня — это не так, это все одинаково неправильно…
— Нет, — не соглашаюсь я, упорно мотая головой. — Нет, неправильно — это у меня. Любви и поддержки много не бывает. А у тебя она есть, ты просто не понимаешь, ты…
Не дав договорить, он зажимает мне рот, сначала легко, чтобы остановить, но постепенно в нем прорывается что-то другое, несогласное. Он сдавливает мне губы, большим пальцем обводит линию рта с неожиданной жёсткостью, его руки скользят по моим щекам, по подбородку, движения становятся резкими, грубоватыми, он как будто хочет стереть, размазать по моему лицу слова, которые я только собираюсь сказать — и последняя работающая часть мозга у меня отключается. Зажмурившись, запрокидываю голову и прижимаюсь к нему ещё теснее, жадно ловлю его пальцы губами, тянусь за ними и слышу, как прерывистое громкое дыхание вырывается из груди — моей или его?
Мне все равно, что это идёт вразрез с уже принятым решением, что я снова все усложняю, что после этого невозможно будет поставить точку между нами, спокойно и просто. Я хочу только одного — целовать его руки, пальцы, шею, ямочку между ключицами, хочу, чтобы он не останавливался, чтобы мои потрескавшиеся от волнения губы горели под его губами, чтобы жесткие волоски щетины, отросшие за день на его лице, царапали мои щеки и подбородок — раньше я ненавидела это ощущение и всегда ругалась на небритых бойфрендов, а теперь это так здорово, что даже страшно. Хочу, чтобы он был нежным — и мне не было дела от того, как все перепуталось, и грубым — чтобы я боялась сделать шаг назад, вырваться и уйти в дом. Чтобы он меня целовал, я его целовала, а на все остальное — плевать.
Зачем отказывать себе друг в друге, когда так тянет, вопреки и назло всему — неужели это может быть неправильно? Можно просто забыться и забыть, отвернуться от того, что потом будет сложнее и хуже — но потом, не сейчас. Ну почему, почему нет?!
И, несмотря на всю эту отчаянную дурь, которой подались мы оба, я даже не понимаю, а чувствую — нет, с Артуром так не выйдет. Не выйдет у нас с ним прощального секса, когда знаешь, что после уже ничего не будет, но напоследок хочется оторваться как в последний раз, если страсть ещё не прошла.
