– Просто не мог упустить такую выгодную сделку, – оправдывался я.
Молчание.
Я убедил себя, что мозгоправ мою новость рано или поздно переварит. Была пятница, но «Монтаг морген крусте» оказалась толстой и требующей продолжительного жевания.
Квартира – что о ней сказать? После повышения на пятнадцать процентов арендная плата составила 17,25 доллара в месяц (и это не опечатка). Парадная дверь открывалась в длиннющий темный коридор, который вел в кухню, отапливаемую керосинкой. Слева помещался холодильник, ванна пряталась за раздвижной дверцей. Сначала такая планировка представлялась мне нелепой, но скоро я понял: мыться в самой теплой комнате квартиры – только логично.
Тогда же разрешилась и загадка, долго меня мучившая.
Дело вот в чем. В тридцатые годы в Университете Нью-Йорка преподавал сам Томас Вулф (вел писательское мастерство); если верить биографам, Вулф, который принципиально не пользовался ни пишущей машинкой, ни методом стенографирования, писал не на столе, а на холодильнике, а листы швырял в ванну.
Я читал, что Вулф был очень высок ростом, но как складировать рукописные страницы в ванне – я визуализировать не мог. Неужели Вулф бегал из кухни в санузел? Да еще с каждой новой страницей?
Теперь все стало понятно. Вулф просто жил в квартире, где ванна соседствовала с холодильником. Отныне я отчетливо представлял всю картинку: Вулф самозабвенно пишет, лист за листом летит в ванну. Закончив роман, Вулф достает рукопись и отправляет ее прямиком Максвеллу Перкинсу
[20] в «Скрибнерс». А уж Перкинс раскладывает страницы по порядку, вычитывает, корпит – и вуаля, вот вам готовенький роман «Взгляни на дом свой, ангел».
Ах, если такие редакторы сохранились до наших дней!
Ах, если бы сохранились такие квартиры! То мое жилище снится мне и поныне.
Использовать холодильник вместо стола я не мог – ростом не вышел. Вдобавок в те дни я предпочитал печатать на машинке. Когда погода была холодная, я работал в комнате, смежной с кухней; напяливал толстенный свитер и вязаную шапку, а столом мне служил перевернутый деревянный ящик.
Переделку романа из морской жизни я задвинул. Теперь я испытывал свои силы в малых литературных формах, годных для журналов.
Час уже поздний, я устал – но хочу поработать. Во мне бурлят идеи, надо перенести их на бумагу. Правда, Хемингуэй учил в «Празднике, который всегда с тобой»: мол, как дойдешь до некоей точки, когда знаешь, чтó случится с героями дальше, – остановись и выброси весь план из головы. То есть помести план в подсознание, пускай теперь ОНО трудится. Всегда подозревал, что идею Хемингуэй позаимствовал у Марка Твена, который был убежден: необходимо держать «писательскую машину» на низком старте, чтобы легче заводилась после ночного отдыха.
У меня другие ассоциации: не машина, а корка. Да-да, та самая «Монтаг морген крусте», о которой талдычил мой психоаналитик. Ментальный струп необходимо сковырнуть с душевной раны, чтобы снова потекли свободные ассоциации; у писателя тоже образуется струп, только на ране творческой. Чтобы струп не затвердевал, я взял за правило писать каждое утро семь дней в неделю.
Если по каким-то причинам это не удается, я пребываю в расстройстве. Зато когда струп сковыривается легко и я подхватываю вчерашнюю нить повествования, процесс наполняет меня счастьем.
Первый мой рассказ появился в одном из моих же «журналов-вестернов». Я напечатал его под псевдонимом, который не раскрою даже под угрозой пытки. Вот как это случилось.
Я работал редактором уже несколько месяцев. Неожиданно позвонили из отдела рекламы. Некие клиенты, оказывается, отозвали свою рекламу из целого ряда будущих номеров журнала «Вестерн сториз», и от меня требовалось заполнить пустоту художественной литературой объемом в три тысячи слов. Я живо просмотрел папки. Ни одного вестерна в три тысячи слов не обнаружилось.
Я перелопатил рукописи из «отстойной» кипы. Большинство рассказов оказались слишком длинными. Те, что с виду вроде бы подходили под нужный объем, не имели пометки о количестве слов, а считать слова самостоятельно я не имел времени. Тут-то я и понял, почему требуется указывать сию важную цифру в правом верхнем углу первой страницы, под словами «Право только на предварительную публикацию сериями в периодической печати».
Я крутнулся вместе со стулом. Раз нет готового рассказа заданной длины, остается одно. Журналу нужен рассказ – заполнить освободившееся пространство. Дело срочное, положение критическое. В конце концов, за отбор отвечаю я. Так почему бы мне самому не написать рассказ? Не ради денег, заметьте – хотя, считая по пенни за слово и за вычетом десяти процентов агенту, сумма составила бы целых двадцать четыре бакса; не ради денег, повторяю, а ради решения проблемы. Вдобавок я впервые увижу свое произведение напечатанным.
Конечно, придется взять псевдоним, а сам рассказ провести как поступивший от одного из наших агентов. Сначала – заручиться поддержкой такового. Я позвонил агенту, объяснил ситуацию. Агент сказал, дело обычное, и согласился меня прикрыть.
В тот же вечер, сразу после ужина, я засел за рассказ. Сперва придумал название в духе вестерна. Очень кстати пришелся эпизод из моей флотской карьеры. Я вспомнил, как мы загружались нефтью в Мексиканском заливе, в порту города Аранзас-Пасс, и напечатал: «АРАНЗАСПАССКАЯ ЗАСАДА». Три тысячи слов об этом отстукать – как раз плюнуть!
В пятницу Эрисман вернул рассказы за предыдущую неделю, в очередной раз похвалил меня за удачный отбор и повез домой новую партию. Однако через неделю он сказал:
– Дэн, вы снова подтвердили, что с литературным чутьем у вас порядок. Вот только эта «Засада» – которая на три тысячи слов – дичь дичайшая! И написано скверно. Не понимаю, что вас побудило купить этот отстой.
Я сглотнул.
– Видите ли, срочно понадобилось найти рассказ именно такого объема. А больше ничего не было. В этом парне – в авторе – мне почудилась искра дарования. Я подумал, надо его подбодрить.
Эрисман нахмурился и чуть не продырявил меня взглядом.
– Допустим.
– Что конкретно вам не понравилось, сэр?
– Да все! Автор не упустил ни единого клише. Все персонажи – стереотипные, сюжет – избитый. Насчет искры дарования, пожалуй, соглашусь, но этому парню еще учиться и учиться.
– Я надеялся, что публикация задаст ему нужный вектор.
Эрисман поджал губы, поймал и надолго задержал мой взгляд. Глаза у него были мягкие, голубые. Наконец он пожал плечами.
