– Давай я тебя погрею!
Но он отстранился – резко, как от врага. Стянул с нее одеяло, завернулся в него. Укутался с головой, только глаза сумасшедшим блеском сверкают. А голос срывается, каркает:
– Езззжжжай ппппрямо ссссейчас на ккккладбище.
– Ты чего, Миша? – совсем перепугалась Настя. – Какое кладбище?!
– Ббббутовское.
Он продолжал трястись – одеяло ходило ходуном. Она бросилась к шкафу, достала два пледа, укрыла его, пробормотала:
– Сейчас я тебе чаю горячего принесу.
– Нет! – яростно выкрикнул Томский (заикаться наконец перестал). – Мне ничего не нужно! А ты делай, что я сказал! Бутовское кладбище. Найди могилу Сазонова. Георгий, сука, Викторович. Девяносто первый – тире две тыщи четырнадцатый. Сфоткай памятник. Поговори с могильщиками. Мне нужно точно знать, что он там, что он сгнил!
И колотит кулаками по подушке – так, что наволочка треснула, пух во все стороны.
Настя реально испугалась. Отступила к стеночке, зашептала:
– Миша, ты не волнуйся! Все хорошо, я съезжу! Прямо сейчас поеду.
А он вдруг сбросил одеяла, выскочил из постели, взвыл:
– Нет! Сам, сам поеду-у! Могилу, на хрен, разрою!
Пусть выглядел Томский жутко, словно восставший из ада, больше всего ей сейчас хотелось закрыть его перекошенный рот поцелуем. Утешить несчастного, приласкать.
Но вспомнила: когда уходили из больницы, доктор ее напутствовал:
– Запомни, госпожа Кондрашова. Когда у психопата припадок – нужно действовать жестко. Иначе сама пропадешь.
Потому она сочувственно взглянула в сумасшедшее, залитое слезами лицо. Подошла поближе, изловчилась и влепила Томскому пощечину. От души, со всей силы.
Программист посмотрел на нее дико. Настя отпрыгнула – показалось, сейчас ударит в ответ. Но он лишь потер пылающую щеку. Мощным рывком притянул ее к себе (Кондрашова сжалась в неожиданно сильных объятиях). А Михаил уткнул лицо ей в плечо и зарыдал. Сквозь слезы выкрикивал:
– Я так мечтал, что найду его и на куски буду резать! А он, эта мразь! Он сдох от передоза! Сдох под кайфом, счастливым! Через три дня после того, как их убил!
Настя не спрашивала, о ком речь. Она прекрасно знала список жертв.
В него входили Мишин бывший друг Сева Акимов.
Няня его дочери Галина Георгиевна.
И похититель. Парень с женским голосом. Тот, кто увез жену и дочь Томского, охранял их, приходил в камеру хранения за деньгами. Оказывается, его фамилия была Сазонов.
Три дня назад Михаил обмолвился, что он вышел на его след. С тех пор сидел в кабинете безвылазно, еду, что Настя ставила под дверь, не забирал.
А Кондрашова чувствовала, что сама скоро сойдет с ума. Из-за того, что даже представить не могла, что будет, когда Томский похитителя найдет. И еще потому, что надвигалась осень.
Время, отведенное Томскому для краткосрочного отпуска из психлечебницы, давно истекло.
Константин Юрьевич каждый день звонил ей на мобильник, требовал, грозил:
– Пусть немедленно возвращается, или будем его в розыск объявлять.
Но Михаил лишь отмахивался:
– Пусть ищут.
– Да что искать-то? Достаточно сюда, ко мне домой, прийти! – возмущалась Кондрашова.
– Отстань, – кривился он. – Мне сейчас не до того.
Настя же каждую ночь видела в кошмарах: в квартиру вламывается спецназ. Их обоих уводят в наручниках. Томскому что – он псих, вернется в родную психушку. Но ее-то посадят в тюрьму! Она теперь тоже преступница. Дала взятку, укрывала у себя дома убийцу.
…Поэтому сейчас она не ужаснулась чужой смерти – наоборот, обрадовалась.
Исполнитель мертв. Значит, больше их в России ничто не держит.
– Ты точно знаешь, что это именно он, похититель? – спросила Настя Томского.
– Я написал специальную программу, очень сложную, – мертвым голосом произнес Михаил. – Суперсканер. Вводишь фотографию, образец голоса – и запускаешь поиск. По всем картотекам, видеозаписям, архивам, базам данных. От городских камер наблюдения толку мало – они каждые пять дней обновляются. И мимо всех картотек пролетел – фотография слишком плохого качества, никакой фотошоп не помог. Боялся, вообще ничего не выйдет. Но пришло в голову сайт похоронного концерна взломать. У них его и нашел – в гробу!
– Ну и слава богу, – холодно подытожила Настя. – Есть хорошая пословица: «Баба с возу – кобыле легче». Не придется тратить силы на исполнителя, на «шестерку».
– Он дочь мою убил! – всхлипнул Томский.
– Наверняка ты этого не знаешь, – отрезала она. – Твою дочку мог Сева убить. Или та же няня. Но даже если так – несчастный парень не ведал, что творил. А мстить надо тем, кто приказ отдавал.
У Кондрашовой вовсе не было сейчас задачи распалить Томского. Она одного хотела: успокоить его в данный конкретный момент. А то еще правда поедет на кладбище – могилу раскапывать.
И план-минимум удался. Программист перестал дрожать, лицо обрело более-менее осмысленный вид.
Сел прямо на пол. Устало и виновато молвил:
– Севку я пока достать не могу. Он ведь тоже не дурак. Понимал: навечно в дурдоме меня не запрешь. Вот и зачистил все концы. Исчез. Сгинул. Растворился. Вместе с моими деньгами. Даже страну не получается выяснить.
– Значит, – твердо молвила Настя, – давай пока сделаем паузу. И подумаем о себе. Нам срочно – очень срочно – надо отсюда уезжать. Тебя со дня на день объявят в розыск. И тогда из России ты не выберешься. Какой бы паспорт у тебя ни был.
– Хорошо, – неожиданно легко согласился Томский. – Давай уедем. Где ты хочешь жить?
Она опешила:
– Где я хочу жить?
– Ну, где тебе удобнее хозяйство вести. И где вопросов особо не задают, – поморщился он.
– Э… я всегда хотела во Францию.
– Хорошо, – равнодушно кивнул он. – Значит, поедем туда. Паспорта я сделаю завтра. А сейчас пойдем. Я тебе кое-что покажу.
И, не оглядываясь, отправился в кабинет.
Настя семенила за ним.
Она не узнала своей милой, ухоженной, очень женской комнатки. Томский будто специально уют оттуда вытравливал: повсюду валялись клочки бумаги, обрывки газет, смятые пластиковые стаканчики (откуда они у него, специально, что ли, заказывал?). И даже запах здесь стал неприветливый, холостяцкий.
Вместо Настиного лэптопа с жизнерадостной сиреневой крышкой на столе возвышалось многоголовое чудище – пять мониторов, три процессора, принтеры, коробушки неизвестного назначения, паутина из проводов.
– Зачем тебе столько? – удивилась Анастасия.
