– Паша он, – сказал Серёжа, весело ухмыльнулся и передал матери памятку с мятым верхним углом. – Такой смешной, такой смешной! Ничего не умеет. Прямо не от мира сего! Мне пришлось всю памятку выполнять за него.
– О, даже так, – проговорила неравнодушно Наталья. – Это оказалось трудным для тебя, не правда ли? – спросила она у меня и добавила добродушно: – Читать не умеешь?
– Читать умею! – чирикнул я гордо. – Даже не по слогам, как некоторые.
Серёжа ощутимо ткнул меня в бок.
– Пришлось остановиться на нескольких словах. Зато я кроссворд решил. Некоторые бы высчитывали клеточки до ночи.
Серёжа рассмеялся беззлобно и звонко, но я на него не на шутку обиделся. Тщательно хранил я обиду, аж до самого прихода моей мамы, которая, переговорив о каких-то непривлекательных штуках с учительницей, решила пойти домой, чтобы продолжить читать сентиментальный романчик. Вдали от игр и шумных разговоров, возле аквариума с золотыми рыбами и телескопами, она уговаривала меня пойти с ней, но я твёрдо стоял на своём и окидывал взглядом Серёжу, казалось, которому собственная идея уже не виделась такой отличной.
Наконец, выпросив разрешение на прогулку, я вернулся к Серёже.
– Ну, что так долго? Я хочу покачаться на качели! – произнёс он жалобно, исказив лицо до неузнаваемости.
– Сейчас пойдём. Не ной, – буркнула Наталья.
Детьми быстро заполнялась площадка. Мы стремительно вбежали во внутренний двор, тонущий в оранжевых лучах опускавшегося солнца, и заняли железные качели. Серёжа отталкивался от песка чёрной неблестящей обувью, беззаботно хохотал, от радости чуть ли не расставляя руки и мечтая, наверное, подлететь высоко-высоко, и марал тем самым песком же низ выглаженных чистых штанов. Устав смеяться, он остановился, и, не сходя с качели, спросил на удивление робко:
– Сядешь ко мне завтра?
В его интонации послышалась необыкновенно мелодичная, тревожная нота. Как поменялся за минутку!
Я поспешил с ответом.
– Да. Обязательно сяду. А что ты беспокоишься? Давай лучше ещё покачаемся? Или пойдём на карусель? Вон, с неё как раз уже сошли.
– Действительно уже сошли.
– Так пошли?
Серёжа серьёзно о чём-то задумался, опустил низко голову. Я подобрался к нему ближе, расплылся в широкой глупой улыбке и неожиданно развеселился. Он переменился в одночасье и начал отчаянно и больно щипаться. Я позабыл об аккуратности, к которой меня с остервенением приучала мама, и кинулся к песочнице, в какой осторожно переворачивала пластмассовые формочки курчавая девочка в поношенном хлопчатобумажном комбинезоне. Она играла с куличами, обсыпанными подсохшими желтоватыми листьями, и усердно работала синей лопаткой с обломанной ручкой. Мы бегали с Серёжей друг от друга, бросались яростно песком и к прохладному тихому вечеру совсем выбились из сил. Серёжа рухнул на резную скамеечку. Я к нему. Мы провожали сонно огненный шар, заходящий за плоскую крышу многоэтажного дома, облюбованного пугливыми птицами, и отплёвывались от песка.
Как это, оказывается, просто в детстве – быть для другого приятелем!
Глава вторая
ВОЛШЕБНЫЕ КАРТЫ
Мама, слегка сгибая пальцы, сидела за круглым столом в длинном мешковатом платье с открытой белой спиной. Ноги её были переодеты в стоптанную обувь на коротком каблуке, а распущенные волосы спрятаны под бурым шёлковым платком. С неестественно тонкой шеи свисали керамические бусы, на холёных крепких руках с обильно рассыпанными тёмными родинками звенели браслеты. Она располагалась в чёрной запущенной комнатушке, больше похожей на кладовку, в окружении сотни сальных свеч и глубоко дышала терпким ладаном, струящимся за облезлым стулом. Дым растекался повсюду.
Я раскрывал нешироко дверь, входил быстро, чтобы сладкий запах не проникал в другие комнаты и садился возле мамы на табурет.
В комнатушке не было видно затейливых массивных масок на стенах, древних книг, бутылочек, наполненных пахучей мутной жидкостью, фарфоровых и глиняных черепков на полках, впрочем, не было всего того, что мучительно давило на нервы и окружало меня на самом деле в избытке. Слёзы текли неспешно. Всеми силами стараясь их сдержать, я наклонялся к столу, где мама аккуратно раскладывала потрёпанные карты с причудливыми женщинами, мужчинами и зверями, разрисованными двусмысленными знаками. Карты Таро, так они назывались.
– Ты же умеешь гадать? – спросил я как-то раз.
– Да, умею.
– Погадай мне!
– Нет, – резко ответила мама и погладила меня по голове. – Нельзя.
– Почему?
– Потому что ты ещё совершенно маленький. Рано тебе узнавать будущее.
Она собрала карты в стопку, встала и потушила половину трепещущих свеч. Наши тени почернели ещё больше. Я не унимался.
– Но на других детей ты гадаешь. К тебе же приходят разные люди. Так почему на меня нельзя? Пожалуйста! Мне это так интересно!
– Другие дети чужие. Они не мои. Поэтому я и гадаю на них.
– А все твои предсказания сбываются? Папа говорит, что ты врунья. Ты много врёшь?
Мне было давно известно, что мама не обладала какими-либо экстрасенсорными способностями. Она сознательно занималась притворством и отчего-то восхищала других странных морд. О, эти грубые, страшные, непонятные морды, все кривые и сморщенные, бескровные, невыразительные, все неподвижные, точно лишённые жизни! Кто мог незаметно лишить жизни ничего не подозревающих, глупых и слабых, истерзанных страданиями, людей? Да, и все они ходили к моей маме! Ходили на хромых, слабых ногах, шаркали и несли за собой едкую горечь, несли боль и изо дня в день продолжали подрагивать, не унимаясь на одном и том же стульчике, обитом пышным малиновым бархатом.
Непрекращающийся плач доносился из душной комнатушки. Он не давал уснуть. Иногда мне казалось, что градом лившиеся слёзы принадлежали маме, уставшей от людей, что приходили к ней за советами. Я не переставал думать о том, как было замечательно, если бы странные обездвиженные морды исчезли, испарились, будто призраки, какие редко причиняют серьёзные неудобства тем, кто их по-настоящему видит и искренне верит в них. Как было бы невероятно здорово вновь увидеть папу, радостно целующего маму!
– Я не вру. Даже не думай, что я обманываю. Просто так надо.
– Кому-то надо, чтобы ты говорила неправду? – допытывался я упорно. – А кому? Покажи их мне.
– Для нас. Для тебя и папы.
– Не знаю, как для папы, но мне это не нужно. Не нужно! – проговорил я расстроенно и тихонько застонал. – Простая врунья. Папа так говорит.
– Ты же хочешь кушать? А играть?
– Конечно.
– Играть с дурацкими кисточками? У тебя же ими вся тумба завалена. Настоящий пылесборник!
– Кисточки не дурацкие. Они хорошие, – сказал я и, ужасно рассердившись, полностью покраснел. – Не называй их так, не называй!
