– Наверное, плохое настроение. Оно у него легко портится, – сказала Татьяна и убрала тёмные кудри с лица.
– У меня тоже. Он на вас злится?
– Да не за что! Если только не обиделся на какую-нибудь мелочь.
– А вы давно живёте в посёлке? – спросил я, сменив резко тему.
– Два с лишком года. Марк не хотел переезжать. Он мечтал остаться в городе, чтобы не расставаться со школьными друзьями.
– Покажусь вам сейчас невежливым, но зачем вы переехали? – спросил я и выпил нелюбимый горячий кофе. Мне совершенно не хотелось расстраивать хозяйку.
– Серёжа ушёл с работы. К тому же, мы всегда хотели купить дом, да вот только не предоставлялось удобного случая, – сказала Татьяна и сняла опрятный передничек с карманом.
– У вас, наверное, была интересная профессия?
– Я был юристом, – ответил Сергей. – В работе я нашёл призвание, разъезжал всюду. Учился, правда, без передышки, но это было ожидаемо с самого начала.
– Надеюсь, Маркуша отыщет своё место, – проговорила Татьяна.
– И ушли вы, наверное, потому что осознали, как ошиблись?
Сергей хмыкнул, а я занервничал. Неизвестно, что мог сделать со мной этот крупный мужчина с рубцами под закатанными рукавами и с белым шрамом, уродливо пересекающим покатый лоб, если бы рядом не была приземистая и хорошенькая Татьяна, чья улыбка действовала успокаивающе на усталые нервы. Марк поразительно походил на неё. Сыновья довольно часто напоминают матерей как внешним видом, так и характером.
– Ты прав, я начал с чистого листа. Бывали, конечно, проблемы, но у кого их нет, а?
– Понимаю, что для вас я чужой, и не имею права затрагивать личные темы… Просто вы хорошие люди. И мне нравится Марк.
Татьяна допила кофе.
– Он чуткий и застенчивый мальчик, – сказала она с нежностью.
Её безграничная нежность согрела меня.
Я больше не говорил с недоверчивым Сергеем и общался только с Татьяной.
К трём часам они уехали в город. Я отдыхал в просторной гостиной и слышал, как тоскливо завывал ветер. Из окна доносилось глухое ворчание леса, но я намеренно притворялся, что не замечаю его, и наслаждался музыкой по памяти. После я ушёл исследовать дом, остановился на душном чердаке с плохо заколоченным круглым оконцем, которое выходило на задний двор. Я перебрал громоздкие коробки, обмотанные скотчем, и поиграл с деревянной лошадью со стёртыми копытами, которые были золотыми.
Марк отправился за мной и сказал, что написал короткую мелодию. Мы заторопились вниз по длинной лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
– Ты не отвернёшься? – спросил он, когда сел за чёрное раскрытое пианино.
Я был перед ним на синем табурете с каретной стяжкой.
– А что так?
– Я боюсь, что сгорблюсь, а мне нельзя, – ответил Марк.
– Тебе это мешает?
– Иначе я плохо сыграю, – произнёс он еле слышно. Раскидистые ветви елей скрипели по стеклу. – Не знаю, как играть для одного слушателя. В библиотеке были школьники и Ольга Николаевна. Я привык к ним.
– Тогда я сделаю, как ты просишь. Уже отвернулся.
Он прикоснулся к клавишам, и у меня быстро хлынули блаженные слёзы. Я плакал без прерывистых всхлипов, казалось, целую вечность, бледнея и краснея от простодушной откровенности Снежкина, густая тень которого бесшумно двигалась по виноградным узорам вышитого ковра. Меня опьянила полнота непривычных головокружительных ощущений. Я прикрыл лицо ладонями и обмяк на табурете, точно тряпичная кукла.
Бессонные тучи отяжелели. В укромном садике с каменной дорожкой и с обломанной низкорослой яблоней захлестал дождь. Я был не прочь освежиться под ним.
Марк закончил мелодию и потянулся к моему напряжённому плечу. Я сердито оттолкнул его узловатой лапой, чтобы он не видел, как глубоко растрогал меня. Он вздохнул с досадой.
– Родители не запрещали ничего. Дело в пианино. Оно опасно для меня и моей жизни. А я пустой, я не могу жить без него.
– О чём ты?
– Понимаешь, все мои предки, которые придумывали музыку, погибали по неочевидным причинам. И смерть наступала после того, как они становились известными. Пусть даже в узких кругах. Прадед задохнулся, когда дул в кларнет, его старшего брата проткнули его же скрипичным смычком. У бабушки остановилось сердце возле рояля после выступления на первом домашнем концерте. Сердце у неё было абсолютно здоровым. Я не верю в проклятия. Мне кажется, что их не существует. Но что делать, если это правда? Я уехал с конкурса, но сказал маме, что готовил со всеми кабинет ко дню рождения классной. Хорошо, что она не звонила Ирине Петровне и не поздравляла её. А не то бы кранты!
– Ты очень серьёзно рассказываешь. Остановись, – проговорил я и, отняв руки, сцепил на них пальцы. – Проклятие, проклятие.
– Но я не хочу никаких проклятий.
– Да кто их хочет?
– У меня есть одна мечта.
– О чём ты мечтаешь?
– Я настоящий мечтатель, – сказал Марк с гордостью. – И я мечтаю о том, чтобы исцелять людей своей музыкой. Не смейся надо мной.
– Мне совсем не смешно.
– Почему ты не поворачиваешься? Улыбаешься, считаешь меня глупым? Если так, то я обижусь. Представляешь, я написал маленький отрывок, а уже хвастаюсь перед тобой. Наверное, это неправильно.
Я обернулся. Сердце у меня ныло. Марк, удивившись, отпрянул назад.
– Что… ты плакал? Что случилось?
– Ничего. Мне грустно и тепло.
– Бедняжка, – прошептал он сдавленно.
– Вот, что делает твоя музыка. А ты ещё почему-то не уверен в себе.
Марк выпрямил руки и рассеянно уставился на них. Они чудились ему странными, чужими.
– Существуют позитивные практики. Музыка залечивает душевные раны. Не знаю точно, как она действует на тело. Не затянется же порез быстрее от мелодии. Если бы я спасал людей, то был бы по-настоящему счастлив.
– Как же проклятие?
– Да в том-то и дело. Если я умру, то кого смогу спасти? А ведь я люблю, когда люди улыбаются.
– Ты справишься, – сказал я и улыбнулся дружески.
– Ты сделал это специально?
– Я сделал это нарочно. Почему же у вас стоит пианино на самом видном месте? Родители бы его давно убрали.
– Я попросил оставить, потому что мне его жалко. Сказал, что не стану упражняться.
– Но ты продолжаешь играть?
– Когда их не бывает дома, очень редко. Кстати!.. Подожди минутку.
Марк скрылся на втором этаже, а я подвинулся вплотную к инструменту и попробовал сыграть.
Пианино издавало ряд нестройных звуков, и я ничего путного не мог с ним поделать.
