В руках у отца появляется пара отличных кожаных подошв с фирменным оттиском, и миссис Тейлор окончательно завоевана. Соглашается она и с тем, что ей просто необходим специальный, для обуви из тонкой кожи, крем. Достаю его с этажерки…
В результате я выписываю квитанцию на восемнадцать долларов – в пять раз больше, чем собирался получить. Старая леди протягивает нам знаменитые зелененькие бумажки, обладающие магической силой. Нисколько не огорченная их потерей, она отправляется в парикмахерскую по соседству. А уж там, наверно, оставит много больше зелененьких…
Пока никого нет, отец достает из сумки аккуратно обернутые полотенцем тарелки. Они ещё довольно горячие.
В таком бизнесе, как у нас, то есть маленьком и без наемных работников, невозможно сказать заранее, когда сегодня удастся пообедать. Ведь иногда за весь день ни разу не присядешь, а иногда сидишь без дела полдня. Впрочем, теперь пустых дней и часов оставалось всё меньше, не то что в самом начале, когда отец в основном только и делал, что читал газеты. Мастерская в те дни очень напоминала мне будку деда Ёсхаима в Ташкенте: всё оборудование – резак, сапожная лапка и ручные инструменты. Посетители химчистки с удивлением поглядывали на отцовский прилавок. Но всё чаще кто-нибудь обрадованно говорил: «Чините обувь? Очень хорошо! А то в прошлом месяце сломала каблук и выбросила туфли. Не ехать же было в Манхэттен…» И действительно, в те годы сапожное ремесло в Нью-Йорке можно было назвать вымирающим. Мастерскими – в основном в Манхэттене – владели чаще всего пожилые эмигранты-итальянцы. Уж не знаю почему, но прочие представители многочисленных национальностей Нью-Йорка ремеслом этим не владели. Так было, пока не хлынули в Нью-Йорк иммигранты из Советского Союза и особенно – бухарские евреи. Тут уж сапожные мастерские стали расти, как грибы, во всех районах города. К счастью для отца, мы подоспели к самому началу этого «грибного сезона». Конкурентов вокруг пока не было, скромный уголочек сапожника в химчистке довольно скоро начал пользоваться успехом. Почти все клиенты Харолда и Крис постепенно стали и нашими, мало того, многие рекомендовали сапожника своим друзьям и знакомым. И каждый раз, когда приходили такие вот новички, теперь уже сначала к отцу, а потом в чистку, отец с видом победителя поглядывал на Харолда: «Говорил же я тебе»…
* * *
Отец допивает чай, укладывает в сумку тарелки.
– Всего не доделаем, хоть бы половину успеть, – говорит он озабоченно, хотя, конечно, доволен, что работы много.
Когда посетителей нет, я работаю вместе с отцом. Надеваю халат, перчатки, фартук и даже шапочку – про нашу работу никак не скажешь «непыльная» – и сразу становлюсь похожим на отца. Разве что его халат и фартук стали совсем уж неопределенного цвета и покрыты множеством пятен. Я вооружаюсь молотком. Сейчас моё рабочее место – возле лапки на высоком стержне, на неё уже надет мужской ботинок. Я упираюсь в стержень ногой, берусь левой рукой за носок ботинка. Надо прибить к каблуку новую набойку, уже наклеенную отцом. Сапожник я, прямо сказать, аховый, отцу пришлось немало попотеть, чтобы дать мне хоть какие-то навыки. Даже гвоздики в набойки забивать я научился с трудом. Гвоздик тонкий, с маленькой шляпкой, ударишь молотком, а он гнется.
– Почему руку отводишь в тот момент, когда ударяешь? – сердился отец. – Бей прямо, вот и не будут гнуться! Прямо, сильно… Ну?!
Мне казалось, я так и делаю, но что-то происходило с рукой, как-то незаметно, чуть-чуть, она отклонялась, вздрагивала, и молоток кривовато ударял по гвоздю… Я злился, нервничал, зато испытал даже что-то вроде гордости, когда рука начала меня слушаться. Теперь гвоздики пробивают набойку послушно и ровнёхонько.
Отцу нравится учить меня. Это как бы возвращает его в былые дни. Кроме того, он считает, что я непременно должен овладеть специальностью сапожника. «В жизни всякое бывает, – повторяет он. – Посмотри, как пригодилось, что меня дед Ёсхаим делу обучал».
Я не спорю, чтобы не обижать отца. Поучусь, думаю, ведь ему нужна моя помощь. Но что мастерство сапожника может мне пригодиться – это просто смешно! Моя дорога ясна, я вот-вот буду программистом…
Ох, не понимал я тогда, что на жизненной дороге, как и на хайвее, многое может произойти!
Пока я вожусь у лапки, отец занят другим делом: края набойки не всегда точно подходят к каблуку, надо их подогнать. Сначала идет самая грубая обработка, вручную: прижав каблук к прилавку, который одновременно служит и верстаком, отец срезает лишнее с краёв набойки. Орудует он сапожным ножом с широким лезвием, таким же, каким работал дед Ёсхаим. Отец всегда делает это сам, щадя мои руки, – у деда они были изуродованы, да и у отца уже немало порезов.
Окончательно совершенствуются набойки на главной нашей машине (уж и не помню, как она называлась, а производила её фирма «Ландис»). Она обрабатывает и набойки, и подметки, да еще и обувь чистит. На станке машины несколько колес. Есть металлическое, оно подравнивает, как нож, края набоек и подошв. Ободья других колес обернуты лентами наждачной бумаги. Одни тонкой, другие грубой. Здесь набойки обтачиваются, чтобы их контур точно соответствовал контуру каблука…
Двумя руками прижав носок туфли к животу, я стачиваю с набойки лишнюю резину сначала грубым наждаком, потом более тонким. Проклятое колесо крутится, как бешеное, осыпая мое лицо пылью – смесью резиновой и наждачной крошки. Чуть ослабишь хватку, туфлю вырывает из рук, и если ты при этом шатнешься, можно запросто ткнуться руками в колесо… Когда кожа содрана наждаком – это очень больно, можете мне поверить. Если же нажмешь слишком сильно, другая беда: сделаешь вмятину на набойке. Работа испорчена, прибивай новую.
К машине отец допускает меня, только если может стоять рядом и страховать каждое мое движение, держа руку на выключателе. Сегодня урок короткий, у него слишком много работы. Поэтому он остается у машины, а я занимаюсь делом попроще: отрываю от туфель старые набойки и подметки, подбираю новые.
Седьмой час, день подходит к концу. Уже и Харолд предлагает нам поторапливаться, да и мы устали. А ведь надо еще прибрать в мастерской: почистить машины, подмести, вымыть пол. Больше всего хлопот доставляет «Ландис». Из специальных мешков, которые находятся под колесами, мы вытряхиваем мусор, резиновую и наждачную пыль. Её набирается полведра. И как аккуратно ни вытряхивай, как осторожно ни сгребай совком, всё равно ты с ног до головы в пыли. Её чувствуешь даже через маску.
Но вот всё прибрано. Инструменты и материалы аккуратно разложены на полках с внутренней стороны прилавка. Мы сняли с себя пропыленные халаты, стряхнули пыль с шапочек, почистили щеткой брюки. Наступает торжественный момент: отец достает из ящика сегодняшнюю выручку, подсчитывает… Почти двести долларов! Неплохо, совсем неплохо.
– Возьми! – он протягивает мне двадцать долларов.
– Зачем? Не надо… – Я пожимаю плечами. Не то чтобы я ломался, но мне всё как-то неловко брать деньги у отца. Ведь я и сам подрабатываю.
– Возьми, возьми! Заработал же… И выручка сегодня приличная.
