Обстановка разрядилась, когда мы вместе уселись ужинать. Перед этим Люба призналась маме, что ей почти нечего подать на стол.
– Вчера – сказала она, – купить не догадались, а сегодня праздник какой-то начался, все магазины закрыты.
Мама засмеялась:
– Вот так Вена! Но не горюйте, еды хватит на всех!
Мамина хозяйственность всегда меня поражала, но когда мы собирались в долгую дорогу, даже мне показалось, что она перебарщивает. Папа же просто кричал: «Барахольщица!» Несколько сумок набила мама продуктами: и консервами, и едой, приготовленной ею в расчёте на несколько дней. Теперь, победно поглядывая на нас с отцом, она вынимала самое вкусное…
И вот мы ужинаем, болтаем. Люба не упускает случая посмеяться. Трое ее старших детей носятся по комнате, визжат, иногда плачут, но Любу это нисколько не раздражает. И Беню тоже. Малышка Марина сидит у него на руках и что-то жует, остальные то и дело подбегают к папе, обнимают его, он сует им в рот что-нибудь вкусненькое, гладит по головке и приговаривает:
– Джони дэдэш… – И глаза у него становятся удивительно добрыми.
Нет, он вовсе не вредный, – решаю я.
За столом, конечно, начинаются поиски общих знакомых и родствеников. «Не найдете!» – думаю я. И ошибаюсь. Выясняется, что Акбашевы знают нашего Робика. И жили они в Ташкенте совсем недалеко от деда Ёсхаима…
Нет, не зря, не зря свела нас судьба в этой квартире! Теперь, вспоминая о ней, я подозреваю, что квартира принадлежала насмешливой, но доброй волшебнице. Не странно ли, что как только мы уехали, вместо нас к Акбашевым (они дольше нас оставались в Вене) вселили наших дальних родственников? Случайность? Возможно… Но вот и еще одна, похлеще: через много лет, в Америке, женившись на моей дорогой Свете, я узнал, что Беня Акбашев – её дядя…
Однако, в эту ночь квартирная волшебница решила еще разок над нами посмеяться.
Женщины и малышки улеглись в одной спальне, мужчины – в другой, старших ребятишек уложили в гостиной. Все мы очень устали и заснули сразу, по крайней мере я. Разбудил меня ужасный грохот и яростный вопль.
– А-а-а! Это кто… Это ты специально-о-о?
Сонный, да еще в темноте, я не мог понять, что происходит. Но вот вспыхнул свет – отец включил его, – и я увидел потрясающую картину. Беня Акбашев лежал среди обломков большой деревянной кровати – он её выбрал, как самый крупный из нас. Переломилась кровать посредине и, можно сказать, сложила Беню пополам. С одной стороны торчала, все еще покоясь на подушке, голова с вытаращенными глазами и короткими усиками. С другой вздымались вверх ноги в просторных, до колен, «семейных» трусах… Беня барахтался, пытаясь подняться, отец топтался рядом, восклицая: «Успокойся, успокойся… Ты не ушибся? Давай руку…». А меня распирал смех. Смешно было, что Беня вообразил, будто я виноват в катастрофе с кроватью… Подпилил я её, что ли? Еще смешнее выглядел сам Беня – ноги его волосатые, толстый животик, выпирающий между ногами и грудью… А глаза… А усики… А воздетые вверх руки… Может быть, из-за них я и вспомнил – и это было самое смешное – далекую ночь под урючиной, когда Юрка закидал Чубчика переспевшими плодами… Вот точно так же, воздев руки и вытаращив глаза, Робик, ругаясь, бегал по двору…
– Дядя Беня, я тут ни при чем, честное слово… Ну, что вы, дядя Беня! – повторял и повторял я, изо всех сил стараясь не смеяться. Дядя Беня поверил, наконец, и мы все трое принялись рассказывать женщинам, прибежавшим на шум, об ужасном происшествии с кроватью. Оно нас как-то даже сблизило.
* * *
Три дня, пока длился праздник, мы были совершенно свободны и разгуливали по Вене, тихой и малолюдной в праздничные дни. Многое в городе казалось мне странным. Порой это были мелочи, люди повзрослее, возможно, не обращали на них внимания. Я заметил, скажем, что стройка напротив нашего здешнего жилища совсем не похожа на ту, что в Чирчике была любимым местом наших детских игр. Та была огорожена высоким, прочным забором из досок. Эта – невысокой и легкой сеточкой. Залезай и уноси что хочешь! Еще одна странность: здесь почему-то не видно было ни мусора, ни битого и разбросанного кирпича, ни котлов, вокруг которых разлита смола, ни просыпанного цемента. Может, думал я, в Вене на праздники даже стройкам полагается выглядеть нарядными? Но на четвертый день, когда стройка ожила, она оставалась всё такой же чистой. И почти такой же тихой: рабочие не перекрикивались, не слышно было ругани. Тихо двигался кран со стрелой, негромко шипела сварка… Нет, подумал я, на такой стройке мальчишкам неинтересно!
Залюбовался я мотоциклом «Сузуки», он был припаркован у обочины недалеко от нашего дома. Большой, с выпуклым бензобаком, отполированный до блеска… Ну до того хорош, я глаз не мог отвести! И вдруг вижу: в замке зажигания возле руля торчит ключ. «Забыл хозяин… Эх, растяпа! Ведь уведут», – огорчился я. Но через два дня увидел «Сузуки» на том же месте, и ключ опять торчал в замке!
На уличных столбах висели прозрачные мешочки вроде больших конвертов. Прохожие останавливались, что-то из мешочков вынимали… Газеты! А где же продавцы? Нет продавцов. Неужели газеты здесь бесплатные? Оказывается, на каждом столбе рядом с конвертом висит баночка, открытая, без замка, и в нее кидают монетки… То есть хочешь – плати, не хочешь – не плати. А можно засунуть руку и… Мы всей семьей дивились этому чуду, впрочем, как и многим другим. «А у нас бы…» – восклицала мама.
Да, мы все еще говорили – и долго еще будем говорить «а у нас…». Иногда спохватывались: почему же «у нас»? Ведь теперь уже – «у них». Но перемена места жительства не равнозначна перемене родины. Разве можно её зачеркнуть? Постепенно привыкаешь к разлуке. Тяжело или легко – это уж как кому дано.
* * *
На четвертый день ранним утром мы пришли в представительство Сохнута на собеседование. Ждем вызова в коридоре. Народу довольно много, беседы почему-то длятся ужасно долго, мы ждем уже почти час, а из комнат, куда приглашают, люди еще ни разу не выходили. Отец нетерпеливо ходит взад-вперед по коридору, руки закинуты за спину, пальцы перебирают свернутый листок бумаги. Наконец, раскрывается дверь…
– Ну, как там? Что спрашивают? – бросается отец к выходящим.
– Давят сильно… «В Израиль, в Израиль…» – шёпотом отвечает мужчина с расстроенным лицом. – Мы говорим – «в Штаты», а они…
Отец, совсем уже мрачный, продолжает свою прогулку по коридору.
Но вот громкий голос приглашает: «Семья Юабов!» Немолодая женщина в длинном платье произносит нашу фамилию и неправильно, и с ужасным акцентом. Мне это почему-то неприятно. К тому же выражение лица этой женщины, ее улыбка – все кажется мне фальшивым.
– Садитесь, пожалуйста. Это мистер… – Женщина представляет нам бородатого мужчину в кипе. У него в руках наша анкета. Просматривая её, он сообщает, что цель организации Сохнут – благополучная доставка репатриантов в Израиль. И выжидательно смотрит на нас…
В анкете черным по белому написано, что мы собираемся ехать в США. Но представитель Сохнута словно об этом не знает.
