Вот такой был у нас торг – и я согласился с доводами отца. Решил, что, в общем-то, прав мой пожилой и больной папа. Зато мама возмущалась, корила отца: «Бессовестный! Продавать – родному сыну!»
Чтобы не платить лишних налогов, отец деньги не в банке хранил, а прятал где-то в недрах кровати, чуть ли не в чулок запихивал. Но все же скупость его, в отличие от «Скупого рыцаря», переплеталась с тщеславием, с желанием быть «не хуже людей». Поэтому папа доставал иногда кое-что из своего «заветного сундука». Решил, к примеру, дом купить – но и тут дал лишь половину «своих» денег, остальные потребовал от нас с мамой. Устраивал пышные свадьбы детям. Машину приобрел. Дорогие места на кладбище покупал. Думаю, что и о моей карьере заботился больше всего по той же причине…
Но хочу быть справедливым: заботился обо мне, был внимательным отцом. С помощью родственников и клиентов не раз помогал устроиться на работу. Расспрашивал, как идут дела. Давал советы, убеждал в том, что главное – создать свою фирму. Забежит, бывало, в рабочем фартуке, обсыпанный фрезерной стружкой, из своей мастерской в контору Рона, протянет мне листок бумаги: «Валера, вот телефон клиентки – она ищет дом».
Я все это ценил, я был благодарен – словом, отношение мое к отцу было двойственным. Чувство сыновней привязанности и близости то становилось сильным, то вытеснялось обидой, жалостью к матери. Обиды я быстро забывал и, в общем-то, думал, что отец по-своему прав: хочешь встать на ноги, скопить капитал – надо откладывать деньги. Возможно, думал я, отец считает себя как бы банкиром семьи и копит не только для себя. Ведь случись что с мамой, со мной – не оставит же он нас в беде!
Но мама и думала иначе, и чувствовала иное. Маму отец много лет оскорблял и даже унижал. Могло ли это не вызывать обиды, раздражения? Обиды перерастали в неприязнь, неприязнь – в ожесточение, вероятно, даже в ненависть…
Теперь-то я понимаю: деньги были только поводом для ссор. Сын не судья родителям в их супружеских отношениях, но одно могу сказать: мама, как женщина, как жена, была глубоко несчастна. В последние годы она закипала уже при одном только появлении отца. Без всяких поводов могла нагрубить ему, закричать: «морду твою видеть не хочу!» или что-нибудь вроде этого. И отец порой сдерживался, не отвечал – только рот скосит злобно, отвернется. Он знал: жена теперь не боится его, у нее есть защитник – взрослый сын.
Я видел все это, но глубины трагедии не понимал. Во многих, мол, семьях супруги постоянно ссорятся, у бухарских евреев бранчливость – в характере, чуть что – громко поругаются, потом помирятся… Теперь мне больно и горько за маму. Да, это я, взрослый сын, а не она, мама, должен был решиться на поступок, сказать свое слово, встать плечом к плечу с ней. Нельзя жить вместе, чувствуя отвращение! А я надеялся, что все наладится, уговаривал маму: «помирись».
* * *
Семейные неурядицы у нас издавна принято улаживать «в широком кругу» – то есть с помощью родственников. Вероятно, это традиция очень древняя, возникшая во времена родового строя, когда авторитет главы рода был незыблем и все ему подчинялись. Сохранилась она, возможно, не зря, и бывает полезна – в тех, конечно, случаях, когда обсуждаются проблемы, которые можно решить сообща. Особенно в семьях, где есть человек с большим нравственным авторитетом.
В нашей семье такая личность имелась – дядя Миша. Он был образованным, более того, как полагала семья – интеллигентным человеком, на нем лежала роль судьи и миротворца. Дядя Миша относился к этому серьезно, всегда возглавлял «семейные разборки». А происходили они очень часто. Бабушка Лиза, поссорившись с мамой или с отцом, тут же созывала своих детей. Однако же я не помню, чтобы это хоть раз помогло улучшить отношения. Помню крики, ругань, бесполезные разговоры… Словом, в нашей семье традиция, хоть и была в чести, результатов не приносила, а как бы составляла пряную, острую добавку к пресной семейной жизни.
Уехав – сначала из Ташкента, потом вообще из страны, мы больше десяти лет не посвящали родственников в свои беды и неурядицы. Потом дядя Миша с семьей, перебравшись в Америку, прожили у нас два месяца – и, действительно, все это время семья жила мирно, царило праздничное настроение. Но родственники переехали на свою квартиру – и все, разумеется, пошло по-прежнему. Да, радость встречи всех нас объединяла и смягчала, помогала «переключиться». Но она не создала и не могла создать новых отношений между мамой и отцом! Она не изменила отцовского нрава.
Вот этого мы с мамой почему-то никак не могли осознать. Когда опять начались ссоры, мы снова кинулись за помощью к дяде Мише. Как же иначе – ведь пока мы жили вместе, он так хорошо влиял на отца!
Но Миша с Робиком приходили, поучали, отец угрюмо их слушал – и оставался прежним… Нет, вернее – вел себя все хуже. А чем хуже становились дела в семье, тем реже и неохотнее появлялись у нас оба дяди.
Теперь я понимаю: мы с мамой возлагали на Мишу совершенно непосильную ношу. Какая «воспитательная беседа» изменит вконец разрушенные отношения мужа с женой? Повлияет на характер сложившегося человека? Ну, какое-то время, пока помнятся речи уважаемого родственника, он постарается сдерживаться, а потом характер снова возьмет свое. Именно так бывало с отцом после вмешательства Миши. Перемирие, если и наступало, было поверхностным и недолгим…
Попробую задать себе вопрос: если бы я, Валерий Юабов, серьезно поссорился с женой или сыном – стал бы я просить кого-то из родственников «воспитать» их? Конечно же, нет! Если мы – близкие люди и друг друга любим, значит, сами можем и должны разобраться в своих отношениях. В чем-то убедить, что-то постараться понять, переосмыслить. А если не можем… Что же, значит, близости нет, пришел семье конец.
Именно это тогда случилось. Вероятно, мы с мамой кричали «караул!» просто потому, что отчаялись, не видели выхода… Вернее, видели: уход отца. Мама не раз это говорила. А я боялся… Или надеялся, что «уходи, Амнун» произнесет дядя Миша?
Но дядя Миша таких слов произносить не хотел. Может, возобладала братская солидарность, желание показать маме, «кто в доме хозяин»? Не знаю, да и зачем теперь в этом копаться! Скажу только, что в конце очередной встречи, побранив отца, дядя Миша вдруг заявил: «Амнун, что бы ты ни делал, как бы ни вел себя – дети всегда останутся ближе к матери. Таков биологический фактор». И, выразив этими «научными» словами мысль, что я к отцу холоден и несправедлив, дядя удалился. А я остался в недоумении и обиде.
Потом произошла у меня с Мишей и Робиком совсем уж нелепая ссора из-за тетки Тамары, их сестры: она тоже приехала в Америку и, как мне сказал Робик, собиралась наводить в нашей семье «порядок». Я возмутился: не хватает только этого! Тамара – совершенно чужой нам человек, да притом и вздорный. Родственники обиделись. Пересказывать дальнейшего не хочу, но думаю, что я по существу был прав. В семейных ссорах почти всегда возникает что-то мелкое, унижающее человеческое достоинство. Долгие годы кипит на дне души, как в котле, злоба, вспоминаешь свои слова, придумываешь новые, раскаиваешься… Эх, лучше бы не было этого!
Так или иначе, с Мишей и Робиком я рассорился. Остались мы снова одни, без «миротворцев».
