– Что тебе сказала твоя мама? – спросила я.
Мы заговорили о важном – о Сьюзан – лишь после того, как отыскали место на диване и уселись.
– Что у Сьюзан депрессия.
Рози поставила перед собой две тарелки и взяла нож. Она занесла лезвие над слойкой, задумчиво закусила губу, а потом со всей решительностью разрезала ее посередине. С ножа на тарелку потек крем.
– Ну что, ровно получилось?
– Ага.
Я взяла кусок поменьше и положила на тарелку. Потом я наблюдала, как она разрезает шоколадный маффин.
– А еще что-нибудь она сказала?
Рози пожала плечами: она резала свои половинки на куски поменьше.
– Да нет, что тут еще скажешь?
– Моя мама не сказала про депрессию. – Я сама не знала, зачем об этом сообщаю. – Она сказала, что Сьюзан очень грустно.
Рози беззлобно рассмеялась.
– А тебя не бесит, что она говорит с тобой, будто тебе пять лет?
– Вообще-то да, но думаю, в этот раз это не совсем так. Я спросила, может, у Сьюзан депрессия, и она сказала, что нет, это другое.
– Какое такое другое?
– Понятия не имею.
– Да и какая разница на самом деле.
Рози взяла первый кусочек слойки. Свою половину я уже съела.
– Итог все равно один.
У меня было чувство, что разница есть, и большая, и что Сара нарочно сказала «грустно». Но оттенки в значениях этих слов, выражение на мамином лице и даже тон голоса Рози, казалось, принадлежали миру, который я не понимала, как ни старалась.
Ответ пришел ко мне с такой очевидной ясностью, что я сама не поняла, почему сразу до этого не додумалась:
– Надо пойти ее повидать.
Рози застыла с крошками слойки на пальцах. Лоб ее слегка нахмурился.
– А? Ты о чем?
– Надо пойти повидать Сьюзан, – сказала я. – Что из этого непонятно?
– Но Сара сказала не приходить.
– Не-а. Она сказала, что праздничные выходные отменяются. Но нам надо отнести подарки.
Мы с Рози вскладчину купили открытку, игрушечного слона и украшения в виде бабочек на стену.
Рози скептически хмыкнула, а потом сказала:
– Мне кажется, лучше не надо. Она явно не настроена видеть людей. Вот придем мы, а Сара такая: «Что вы тут делаете? Я же сказала не приходить».
– Тогда уйдем. Но мы по крайней мере попытаемся, и, может, это поможет.
– С чем поможет? Ты ведь даже не знаешь, что с ней.
У меня складывалось впечатление, что Рози нарочно притворяется, что не понимает.
– Ну, очевидно, что тут отчасти дело в ее семье.
– Не надо вот так сразу предполагать.
Рози взяла последний кусочек слойки и положила в рот.
Я постаралась унять нарастающее раздражение и говорить спокойно. Мне было бесполезно спорить, особенно с Рози: я всегда проигрывала. Сдавала позиции. Уступала, сдавалась.
– Да и какая разница, – сказала я, пытаясь вернуть контроль над разговором. – Ей плохо, и мы ее подруги. Надо пойти и навестить ее в день рождения.
Рози, все еще нахмурившись, поразмыслила над моим предложением. Наконец она сказала:
– Я понимаю, о чем ты. Но все равно мне кажется, что идея так себе. Мы же не знаем ее так, как знаем друг друга, понимаешь?
А это-то тут при чем?
– Я просто думаю, что надо в этот раз забить и подождать, пока мы снова ее увидим, – сказала Рози.
Она пристально вгляделась в мое лицо.
– Ну, если бы это была ты, я бы в любом случае пришла, и пофиг, что ты там сказала. Но она не ты, и я не знаю, как она отреагирует. Думаю, лучше не рисковать.
Я все больше убеждалась, что права, но все равно слова Рози меня растрогали. Выходит, меня она все равно любит больше. Она понимала, что наша дружба – это нечто уникальное и такой больше не будет.
– Ну и ладно, а я пойду, – решила я наконец. – Мне бы хотелось, чтобы ты пошла со мной, но если не хочешь, то схожу и одна.
Брови Рози взметнулись вверх.
– Что, прямо сегодня?
– Завтра. В ее день рождения. Может, возьму торт!
– Сара же его испечет, – заметила Рози.
Она все еще смотрела на меня с удивленным любопытством, словно я сказала, что хочу научиться играть на аккордеоне или заняться танцами с мячами пой.
– Да, ты права. Ну, тогда, может, цветы. Интересно, можно ли в это время года найти подсолнухи?
– Подсолнухи?
– Да, а что? Это самые веселые цветы в мире.
Рози молча смотрела на меня со странным выражением лица. Потом осторожно сказала:
– Можно задам странный вопрос?
Я кивнула, и она продолжила:
– Почему это тебя так волнует?
Звучало и правда странно. Я не знала, что ответить.
– Ну а тебя почему не волнует?
– Волнует. То есть, конечно, я переживаю за Сьюзан. Но я могу подождать до школы и поговорить с ней потом. Не думаю, что мне или тебе нужно из кожи вон лезть, чтобы ей помочь. Особенно тебе: вы и познакомились-то через меня. Мы не так долго с ней дружим. Не понимаю, почему ты не можешь подождать.
Потому что у Сьюзан больше никого нет. Потому что раньше у меня не было необходимости лезть из кожи вон ради подруги. Потому что ей явно нужны друзья, которые будут на это готовы. Потому что никто не должен грустить в одиночестве в свой день рождения, даже если им кажется, что так будет лучше. Потому что – и я не знаю, почему была так в этом уверена, – потому что она сделала бы для меня то же самое.
– Я думаю, это будет мило с нашей стороны, – сказала я.
– Но мило – это не всегда правильно.
От этих слов у меня чуть пар из ушей не пошел.
А должно бы.
У меня не получилось убедить Рози пойти со мной, но она все равно помогла мне найти цветочный магазин, где продавали подсолнухи в горшках – и они даже не выглядели полудохлыми. Когда я принесла их домой, мама полила цветы и поставила их на столешницу в кухне.
– Рози думает, что это странно, – сказала я, разглядывая желтые лепестки, вызывающе яркие на фоне кремовой кухонной плитки.
– Отнести Сьюзан цветы? – спросила мама.
Я кивнула.
– Было бы лучше, если бы мы обе пошли.
– Это очень внимательно с твоей стороны, – сказала мама. – И я думаю, еще важнее, что ты готова пойти одна.
Я старалась не забывать об этом, когда на следующий день шла к Сьюзан с цветами в одной руке и подарочным пакетом в другой. Я все представляла, как стою на пороге и Сара со Сьюзан заглядывают мне через плечо, ожидая увидеть Рози. Пару раз я почти была готова развернуться и пойти домой.
