– Сейчас откопаю что-нибудь. – Вард взглянул на
часы, а Фэй – на него. Желание прикоснуться к нему, спросить, кто он на самом
деле, узнать о нем побольше не отступало. Он улыбнулся и снова стал совсем
юным. – Вы не обидитесь, если мы поищем на кухне? Клянусь, я найду там
кое-что подходящее, если вы, конечно, не против.
Она грациозно протянула ему руку.
– Хорошо бы найти сэндвич.
– Давайте попробуем.
Они сели в джип и очень скоро подъехали к длинному зданию,
где располагалась столовая для солдат. Через двадцать минут Фэй Прайс уже
сидела на длинной скамейке над тарелкой с горячей тушенкой. К подобной пище она
не привыкла, но в эту нелегкую ночь так проголодалась, что дымящееся варево
показалось очень вкусным. Вард тоже поставил перед собой тарелку.
– Ну прямо как в ресторане «21», а? – Он взглянул
на нее, улыбнулся все той же циничной улыбкой, и Фэй рассмеялась.
– Более или менее… Разве что только это не хаш, –
поддразнила она, и Вард подмигнул ей.
– О, Бог мой, не произносите этого слова. Если бы повар
вас услышал, он почел бы за счастье сделать такое одолжение.
Фэй вдруг вспомнила полуночные ужины после школьных
вечеринок и расхохоталась. Он удивленно поднял брови над красивыми голубыми
глазами.
– Я рад, что вам весело. Здесь никто давно не смеялся,
наверное с год. – Сейчас Вард казался более раскованным. Он, явно
наслаждаясь ее обществом, потихоньку ел тушенку, а Фэй объясняла:
– Понимаете… здесь все прямо как в юности, после
вечеринок с подружками, когда завтракаешь где-то в ночном ресторанчике…
Фэй оглядела ярко освещенную комнату, а его взгляд замер на
ее лице.
– А где вы росли?
Они почти подружились, проведя вместе несколько часов, а
столько времени в зоне войны – это кое-что. Здесь все происходило быстрее,
напряженнее. И можно спрашивать о том, о чем никогда не спросил бы в другом
месте, и касаться друг друга, как никто нигде в другом месте не осмелился бы.
Она задумчиво ответила:
– В Пенсильвании.
– Вам там нравилось?
– Не очень. Мы были ужасно бедны, и мне так хотелось
вырваться оттуда, что я и сделала сразу же, как закончила школу.
Он улыбнулся. Трудно было представить ее бедной. И меньше
всего – в глухой провинции.
– А вы? Откуда вы родом, лейтенант?
– Вард. Или вы уже забыли мое имя? – Она вспыхнула
в ответ на его укол. – Я вырос в Лос-Анджелесе. – Казалось, ему очень
не хотелось ничего добавлять. Фэй не совсем понимала, почему.
– И вы вернетесь туда… после этого? – Фэй
ненавидела слово «война». Он теперь тоже его ненавидел. Война нанесла ему
глубокие раны. Эти раны не видны, но от них не излечиться никогда.
– Да, скорее всего.
– У вас там родители?
Ее интересовал этот печальный, циничный, красивый молодой
человек, с какой-то тайной, которую он не хотел раскрывать, пока они ели
тушенку в ярко освещенной солдатской столовой на Гвадалканале. Окна были
загорожены щитами, и казалось, что их нет вообще.
– Мои родители умерли. – Вард холодно смотрел на
нее, что-то неживое почудилось в его глазах. Слишком часто ему приходилось
повторять эту фразу.
– Извините.
– Да мы не были с ними очень близки. – Он встал
из-за стола. – Еще тушенки или чего-то более экзотического на десерт?
Говорят, где-то спрятан яблочный пирог. – Он улыбнулся одними глазами, и
Фэй рассмеялась.
– Нет, спасибо. В таком наряде лакомиться яблочным
пирогом рискованно. – Она опустила глаза, осматривая свое серебристое
платье, и он словно впервые его заметил. Он уже привыкал к ее облику. Она не
похожа на Кэти – совсем другую, в накрахмаленном белом…
Вард исчез, но скоро вернулся с маленькой тарелкой фруктов и
стаканом чая со льдом. Холодный чай был тут драгоценнее вина, поскольку на
такой жаре сделать лед почти невозможно. Она объездила весь свет и хорошо
знала, какой это редкостный подарок в здешних местах. Фэй Прайс наслаждалась
каждой каплей холодного напитка.
Несколько солдат, только что вошедших в столовую, откровенно
пялились на нее. Фэй ничего не имела против. Привыкла. Время от времени она
улыбалась, но взгляд все время возвращался к Варду. Потом ей пришлось подавить
зевок, и он изобразил, что тоже валится с ног от усталости, покачал головой и
насмешливо улыбнулся. Он много шутил, и в нем одновременно было что-то забавное
и что-то печальное.
– Смешно, но в моем обществе люди всегда так поступают.
От меня всех клонит в сон.
Она засмеялась и отпила из чашки.
– Встав в четыре утра, вы бы тоже зевали. Вы, офицеры,
наверняка нежитесь в постели до полудня.
Фэй знала, что это не так, но ей нравилось подтрунивать над
ним, тем более что от этого его глаза теплели, и она чувствовала, как ему это
нужно. И теперь он как-то странно взглянул на нее.
– Фэй, что заставляет вас это делать? – Он вдруг
осмелился назвать ее по имени и сразу понял, что ему приятно произносить его, а
она, казалось, не возражала. Во всяком случае, она сразу же ответила:
– Ну, это необходимость… отплатить за все хорошее, что
произошло со мной. На самом деле я никогда не чувствовала, что заслуживаю всего
того, что у меня теперь есть. А долги надо отдавать при жизни.
– Обычно так же говорила Кэти, и слезы подступили к
глазам Варда. Сам он никогда не чувствовал необходимости платить «долги». А
теперь тем более.
– А почему женщины всегда так рвутся отдать долги?
– Не только женщины. Мужчины тоже. А вы разве так не
считаете? Неужели вам никогда не хотелось сделать что-то приятное другому парню
за все хорошее, что случилось с вами?
Он поднял на нее глаза. Взгляд потяжелел.
– Ничего хорошего со мной давно не случалось… По
крайней мере, с тех пор, как я здесь.
– Но вы же живы, не так ли, Вард? – Голос звучал
мягко, а глаза впились в его лицо.
– Иногда этого мало.
– Да, пожалуй, но в таком месте, как здесь, уже много. Нужно
уметь быть благодарным. Оглянитесь вокруг. Каждый день раненые, искалеченные
мальчики, инвалиды… и те, кто никогда уже не вернется домой…
Что-то в ее тоне проникало прямо в душу, и впервые за
последние месяцы ему пришлось бороться с собой, чтобы не расплакаться.
– Я стараюсь не видеть этого.
– А может, стоит? Может, тогда вас порадует то, что вы
живы?
Ей хотелось докричаться до него, унять его боль. Он встал.
– Мне уже на все наплевать, Фэй. Останусь ли жив, умру
ли… Мне все равно. И безразлично, что станется с другими.
