Высокий худощавый мужчина в слишком для него широкой монашеской рясе уверенно шёл между деревьями. Трое его сообщников двигались справа и слева, охватывая поляну полукругом. Все выглядели чернорабочими, но выправка и строгие причёски выдавали в них военных. Возможно, бывших военных. Двое ночных путешественников помахивали палками для пеших прогулок. У третьего была не палка, а посох – длинный, массивный, из стали.
Предводитель сделал над головой движение рукой, и все остановились. Несколько мгновений главарь всматривался в площадку перед собой. Людей там не было, но окошки в бараке, стоявшем чуть в стороне, светились дрожащим свечным светом.
Вожак выпрямил указательный палец на поднятой руке.
Человек с посохом вскинул свой жезл вверх. В ночной тишине раздался щелчок пружины, что-то сдвинулось, что-то повернулось, и устройство неуловимым образом изменилось, превратившись в арбалет странной конструкции. Сноровистыми движениями ночной гость натянул тетиву и защёлкнул на ложе гранату для ручного метания.
Вытянутый вверх палец на поднятой руке монаха резко повернулся, указывая на площадку.
Гренадёр нажал на спусковой крючок. Тетива звякнула. Граната взмыла в воздух и по пологой дуге полетела через открытое пространство. В следующий момент раздался оглушительный взрыв. У одной из цистерн полыхнул огненный шар. Земля сотряслась. С деревьев посыпалась листва.
Стрелок сразу же принялся перезаряжать арбалет.
Распахнулась дверь барака, и оттуда выбежало с полдесятка мужчин – кто голый по пояс, кто в одной ночной сорочке. Они метались, не в силах понять, что происходит, что-то кричали, но гул огня, полыхавшего на площадке, глушил слова.
Монах снова резким движением повернул палец вперёд. Арбалетчик спустил тетиву.
На глазах ошарашенных рабочих из воздуха вынырнула граната, врезалась в цистерну, покатилась по земле и в следующее мгновение взорвалась.
Мужчины от испуга пригнулись. Несколько человек бросилось обратно в барак. Двое залегли, но уже через мгновение куда-то поползли.
Предводитель вновь указал на площадку.
Новый взрыв обдал огнём цистерну. Она уже вся была в пробоинах. Из дыр мощными струями било пламя.
Из барака стали выскакивать забежавшие было туда люди. У них в руках были кувалды и топоры. Один на ходу заряжал пистоль. Все они оглядывались по сторонам, выискивая в темноте врага.
Главарь в лесу замер с поднятой вверх рукой. Его холодные серые глаза безотрывно следили за пожаром. Суровое лицо будто окаменело. Губы сжались, превратив рот в тонкую линию.
Отползавшие в сторону рабочие добрались до каких-то кранов и стали их поворачивать. Мощность струй огня, бивших из продырявленной цистерны, заметно уменьшилась. Одновременно из многочисленных труб вокруг хлынули, сбивая пламя, потоки воды.
Монах вздохнул и махнул всей рукой в сторону площадки.
Его сообщники бросились вперёд, на ходу перехватывая свои палки наподобие дубинок…
Стук в дверь не прекращался. Он разносился по квартире, отражаясь слабым эхом от высоких потолков и мраморных колонн. Лишь в гостиной, где позолота и бархатные портьеры скрадывали все звуки, он становился мягким, почти вкрадчивым. Его можно было игнорировать, и хозяин покоев так и делал.
Однако перед стариком появилась служанка. Появилась и замерла в позе смиренного ожидания, сложив руки на белом переднике.
– Mi van?
[130] – недовольно спросил хозяин, но тут же с раздражением отбросил газету, вскочил с кресла и направился к выходу. – Én magam!
[131]
На ходу он заглянул в зеркало в прихожей. Одёрнул на себе домашний костюм. Пригладил седые волосы. И только затем решительно открыл дверь.
За порогом стоял высокий худощавый мужчина в монашеской рясе. Его серые глаза смотрели холодно, но губы улыбались.
За спиной визитёра пробегали прохожие, по мостовой проезжали пролётки. Город жил своей жизнью.
– Добрый день, отец! – едва сдерживая раздражение, бросил хозяин дома, не давая гостю ничего сказать. – Я вынужден повторить то, что уже говорил неоднократно. Я отказываю в вашей просьбе. Буду признателен, если вы прекратите эти визиты.
И не дожидаясь ответа, захлопнул дверь.
Ночь вступала в свои права. Улица осветилась огнями многочисленных газовых фонарей. По тротуарам беспрерывными потоками двигалась во все стороны публика. Стучали колёса конных и паровых экипажей. На углах выкрикивали новостные заголовки мальчишки-газетчики.
– Свадьба легендарного сыщика Вийта и юной графини Мйончинской назначена на эту субботу! – орали они. – Детектив подал в отставку с полицейской службы! Невеста наденет на церемонию алюминиевую брошь с бриллиантом в тридцать четыре карата, подарок Бахманийского султана! Ожидается присутствие по крайней мере генерал-губернатора, четырёх губернаторов и трёх министров, а также послов иностранных держав без счёта!..
Мьехерт Аладарович, уже в домашнем парчовом халате и с сеточкой на голове, стоял в тёмной гостиной подле окна. Он смотрел на улицу через щёлку меж портьерами.
– Mi történt?
[132] – донёсся из-да двери в соседнюю комнату голос его супруги.
Она тотчас же закашлялась, тяжело, надсадно.
– Semmi, édesem!
[133] – ответил старик.
В тени театральной тумбы на той стороне улицы стоял человек в монашеской рясе. Кто-то из прохожих остановился, чтобы его поприветствовать, и в пятно света на мгновение попало лицо чернеца. Это был дневной визитёр.
Мужчина что-то ответил прохожему и вновь отступил в тень. Его холодный взгляд скользнул по окнам квартиры Мьехерта Аладаровича, и старик инстинктивно отпрянул.
– Какая наглость! – хозяин дома изменил своему родному языку. Видно, соответствующие фразы на венгерском были слишком мягки.
Он вновь осторожно выглянул в окно.
Монах никуда не исчез. Но теперь Мьехерт Аладарович заметил ещё что-то, от чего кровь его застыла в жилах.
Чуть в стороне к ограде одного из домов прислонился столь же праздный человек в одежде рабочего. У дверей трактира, стоял ещё один. А дальше – третий.
