Приблизившись, она неловко обняла меня и, опустившись на скамейку, смахнула с трикотажного платья фасона «шифт» пылинку.
– Джеймс чуть ли не насильно вытолкал меня из дома. Говорит, что я докучаю ему непрерывными хлопотами и постоянной заботой. – Она пальцами изобразила кавычки.
– А ты хлопочешь?
– Разумеется! – засмеялась Сили. Солнечный свет отразился в ее голубых глазах, наполнив их теплом. – Как же иначе?
– И правильно делаешь.
– Спасибо, – поблагодарила Сили и улыбнулась. – Я напрасно брюзжу. Даже хорошо, что Джеймс выпроводил меня на прогулку. Как раз собиралась с тобой поговорить.
– Да? О чем?
– Во-первых, вот. – Она раскрыла вместительную сумку и вытащила оттуда манильский конверт. – Это обещанная копия полицейского отчета. Просмотри ее. Если будут вопросы – задавай.
Я приняла из ее рук конверт. Стоит ли вообще в него заглядывать? Это ведь ничего уже не изменит.
Однако, должна признать, мне стало любопытно. Может, сейчас я наконец отыщу ключ к прошлому.
– Спасибо.
Сили достала тетрадь в кожаной обложке.
– Пожалуйста. А во-вторых, ты, наверное, уже в курсе, что я пытаюсь узнать Иден получше?
– Да, мне об этом упоминала пара человек.
На самом деле не меньше дюжины. В маленьких городках трудно сохранить что-либо в секрете.
– Так вот, никто не мог мне ничего толком рассказать: Иден мало с кем общалась. Но потом до меня дошло, что я просто не там ищу. – Она раскрыла тетрадь.
Отогнав мошку от лица, я взглянула на совершенно чистую, пустую страницу.
– Здесь же ничего нет!
– Потому что все, что нужно, вот тут. – Она указала на меня. – Именно по тебе лучше всего судить, каким человеком была Иден. То, как ты ринулась на выручку Саммер, говорит о твоей доброте. Согласие на то, чтобы туристы установили во дворе палаточный лагерь, – о щедрости. Решение отдать Обину деньги за проданный ежевичный чай – о честности. Составленные рецепты – о творческой жилке, а слоганы на футболках – о прекрасном чувстве юмора. Доброе отношение ко мне и Натали – об умении прощать. Готовность взвалить на себя дела кафе и работать сразу после пережитой трагедии – о сильном характере, а помощь мистеру Лейзенби – о золотом сердце. И главное, ты способна искренне любить. Это видно по тому, как ты обращаешься с Олли. – Сили сжала мою руку. – Конечно, некоторые из этих достоинств принадлежат только тебе, но многие качества ты наверняка переняла у матери. А значит, я уже знаю об Иден достаточно. У меня не осталось сомнений, что авария – действительно несчастный случай, и я глубоко сожалею о том, как обращалась с твоей мамой. Мне очень стыдно.
Я взглянула на шелковицы. Надеюсь, мама услышала запоздалые извинения и приняла их, потому что они явно шли от чистого сердца.
Сили выпустила мою ладонь. На ее жемчужных бусах сияли солнечные блики.
– Я не могу говорить за Иден, но как мать, которая за последнее время многое осознала, считаю, что она прежде всего желала бы тебе счастья. И, безусловно, освободила бы от данного обязательства. Однажды ты пожаловалась, что никого не интересует, чего хочешь ты. Так вот я интересуюсь: чего ты хочешь, Анна-Кейт?
Я стиснула кулаки.
– Сама не понимаю.
– Думаю, понимаешь, причем с первого же дня в Уиклоу. Признайся себе в этом, иначе ты никогда не станешь счастливой. – Сили поднялась. – Ну, мне пора. Пойду и дальше докучать Джеймсу.
– Подокучай как-нибудь и мне, хорошо?
– Обязательно.
Сили помахала рукой и ушла, а я задумалась над ее словами.
Ясно, чего хотела бабушка.
И мама.
А чего хочу я?
Я поочередно взглянула на кафе, на любителей птиц, на Дом на холме.
Я хочу посмотреть, сблизятся ли мистер Лейзенби и Пебблз и откроет ли Обин гостиницу. Научится ли Олли плавать к концу года и позволит ли себе Натали снова полюбить. Хочу слушать сплетни Фейлин, рассказы мистера Бойда о его матери и многочисленные истории дока, особенно те, что касаются моего отца. Наблюдать за переменами в поведении Сили, получать открытки от Лука и Джины и каждое утро пить с Гидеоном кофе.
Придумывать новые рецепты чая.
Печь пироги и наслаждаться пением черных дроздов.
Жить в Уиклоу.
– Я все решила, – обратилась я к шелковицам. – Я выбираю… себя. Я тут счастлива. Буду рада использовать свой дар, чтобы исцелять, утешать, успокаивать жителей городка. Мое место здесь.
Внезапно я заметила, что с ветки одной из шелковиц на меня смотрит черный дрозд. Птица слетела вниз, и я различила вокруг ее зрачков зеленые радужки. Мама.
Она запрыгала по траве, время от времени дотрагиваясь до земли клювом. Сначала я решила, что она ищет опавшие ягоды, как другие птицы. Но, приглядевшись, обнаружила, что мама движется по контуру выступающих корней. Я с замиранием сердца следила, как она повторяет один и тот же маршрут.
Мама передавала мне послание.
– Лишь там, где ее корни, рядом с двумя деревьями, в душе воцаряется мир, – процитировала я бабушкины слова.
Мама наклонила головку и, влетев в портал, исчезла из виду.
Черные дрозды появляются днем чрезвычайно редко, только по особым случаям.
Сегодня они прилетели, чтобы ознаменовать мое возвращение домой.
* * *
Пуховые облака собирались у горизонта, нависая над горными вершинами. Листья тюльпанных деревьев дрожали на ветру. Я миновала заржавевшую металлическую арку и ступила на городское кладбище. Сегодня я пришла сюда не из-за кота или черных дроздов, а по велению собственного сердца.
Проходя мимо бабушкиной могилы, я уставилась себе под ноги, чтобы не смотреть на нее, а у фамильного захоронения Линденов задержалась и поздоровалась с папой.
Обина Павежо я нашла там, где предполагала: под раскидистым кленом, перед надгробным камнем Фрэнси.
Я прокашлялась. Подняв на меня взгляд, Обин вытащил изо рта палочку и сунул в задний карман.
– Анна-Кейт? Что ты тут делаешь?
– Не против, если я присяду?
На его лице промелькнула тревога. Обин приглашающе похлопал ладонью по земле. Я опустилась на траву и положила рядом манильский конверт.
– Что это? – осведомился Обин.
– Полицейский отчет об автокатастрофе, в которой погиб отец.
Обин вытаращил глаза и, приподняв кепку, вытер пот со лба.
– Я ждал этого момента двадцать пять лет. Вот и наступил час расплаты.
– Вы тоже ехали в той машине, не так ли? – Я старалась унять сквозящее в голосе волнение. Наверняка у него была веская причина молчать столько лет.
