Помолчав несколько секунд, Гидеон промолвил:
– Я вспоминал наш поход на кинопоказ, который закончился так…
– Ужасно?
– Внезапно, – со смехом поправил он. – Пожалуй, нам стоит повторить попытку. Ты свободна четвертого июля, в День независимости? Планируется праздничное гулянье и запуск фейерверков…
Я посмотрела на Гидеона. Тот быстро отвел взгляд и, засуетившись, подлил нам кофе, но я успела заметить, что в его глазах опять вспыхнула раскаленная лава.
– Думаю, освобожусь после трех.
Я намеревалась закрыть кафе пораньше и, сменив Обина, заняться продажей футболок.
– Как насчет того, чтобы снова устроить пикник? Договоренности те же: я приношу еду, а ты – напитки.
– Я ведь так и не попробовала ту жареную курочку…
– Ты много потеряла. Правда.
– Фейлин еще неделю ею восхищалась. Я даже позавидовала.
– Значит, идем на свидание, – подытожил Гидеон и направился к раковине сполоснуть кружку.
Свидание… Я глупо заулыбалась.
Вскоре после этого Гидеон укатил на велосипедную прогулку, а я расставила стулья, подготовила к работе кассу и принялась за тесто для бисквита. Вдруг сзади хлопнула дверь.
Я обернулась, полагая, что пришли Джина и Лук, но ошиблась.
У входа, нервно сжимая руки, стояла Натали в футболке с изображением черного дрозда, саржевых шортах до колена и туфлях на плоской подошве.
Если у нее и были кеды, я никогда еще их не видела.
– Я думала, ты придешь позже, – бросила я, не переставая месить тесто.
По правде говоря, я предполагала, что она вообще не придет, хотя сейчас начиналась ее смена. После того как Натали вчера от меня шарахнулась, я сочла, что она вряд ли вернется в кафе.
Натали приблизилась.
– Я сегодня специально торопилась. Мне надо с тобой поговорить.
В ее глазах, по-прежнему полных горечи, больше не было гнева. Гордая, надменная осанка исчезла. Выражение лица смягчилось. Кажется, Натали постепенно обретает контроль над чувствами. Не уверена, что смогу долго выдерживать ее холодность и отчужденность. Рана от того, как Линдены обращались с моей мамой, не успела окончательно затянуться.
– О чем? – спросила я, уняв дрожь в голосе.
– О том, что я была не права.
Сложив мягкое тесто вдвое и с силой надавив на него, я посмотрела на Натали и прочитала на ее лице искреннее раскаяние.
– Я тебя слушаю.
– Я спасаюсь бегством. Поступаю так каждый раз, когда мне тяжело. А еще отталкиваю людей, которые за меня переживают. По словам психотерапевта, таким образом я отгораживаюсь от боли. Я долго не могла понять, что это не выход. Я не избавляюсь от проблемы, а только оттягиваю ее решение. Сейчас я пытаюсь по-новому преодолевать трудности, но от старых привычек не так-то просто отучиться. Я зря на тебя рассердилась, Анна-Кейт. Извини. Пожалуйста, скажи, что ты меня прощаешь. – Она умоляюще прижала руки к груди. – Пожалуйста.
Я оставила тесто и, вздохнув, ответила, почти в точности повторяя ее же фразу:
– В семьях иногда бывают ссоры и обиды. В нашей – так вообще постоянно. Но в глубине души мы все равно любим друг друга.
Подбежав, Натали заключила меня в объятия и звонко чмокнула в щеку – совсем как Олли. А я впервые не спешила отстраниться. Наоборот, с радостью обняла ее в ответ, несмотря на перепачканные мукой ладони.
– Слава богу, что мы все вместе, – прошептала Натали мне на ухо. – Поддержка семьи и взаимовыручка придадут нам сил, помогут пережить следующие несколько месяцев.
Я промолчала, крепче прижав ее к себе.
Думать о будущем не хотелось. Совсем.
Натали
Папа на втором этаже читал Олли взятую из библиотеки книжку, а мы с мамой готовили коктейли для предстоящих вечерних посиделок в патио, среди мерцания снующих туда-сюда светлячков.
Ох и трудная выдалась неделька! Я чувствовала себя словно на американских горках: радость и облегчение то и дело сменялись горечью и отчаянием. И, учитывая наши обстоятельства, скорее всего, так будет продолжаться и дальше.
К счастью, все в нашей семье поддерживали друг друга. Месяц назад я такое даже представить себе не могла.
Мама поставила на стол тарелки и, достав нож, принялась нарезать тарт с голубикой. Его Анна-Кейт по просьбе папы передала мне в конце рабочего дня вместе с ромашковым чаем.
Мама положила кусок на тарелку. Сочные ягоды поблескивали на белоснежном фарфоре. На всякий случай я пояснила:
– Не волнуйся, это обычный ягодный тарт, и, кстати, очень аппетитный на вид. Он не имеет к пирогам «Черный дрозд» никакого отношения.
– А кто сказал, что я волнуюсь? Может, это ты волнуешься?
– Конечно, особенно в последнее время. – Я печально улыбнулась. – Просто на всякий случай предупредила. Знаю ведь, как ты относишься к легенде о черных дроздах.
Мама пожала плечами.
– Имею право поменять точку зрения.
Я приподняла брови.
– Да что ты!
– Я вижу, Анна-Кейт искренне верит, что все это – чистая правда. Конечно, мне этого не понять, но зачем упрямиться? Было бы приятно снова увидеть Эджея… – Она задумчиво взглянула в потолок. Со второго этажа до нас приглушенно доносился папин голос. – Пусть даже это будет только сон…
Я погладила маму по спине, надеясь успокоить, но почувствовала лишь неловкость и смущение. Чтобы рана затянулась, нужно время, особенно если она так долго кровоточила.
– Ты пробовала пирог «Черный дрозд»? – спросила мама.
– Нет.
Она пристально посмотрела на меня.
– Из-за того жителя гор?
– Мам, а ты слышала, что он служил в спецназе? Два года воевал за границей. Кэм хороший человек. Кстати, он предложил взять Олли и втроем пойти на гулянья в День независимости. Я согласилась. Надеюсь, вы с папой вечером присоединитесь к нам, и мы все вместе полюбуемся фейерверком.
Мама замерла с воткнутым в тарт ножом. Глаза у нее полезли на лоб.
– Я… мы… – Она отделила кусок от тарта и глубоко вздохнула. – С удовольствием.
– Трудно было сдержаться? – пряча улыбку, поинтересовалась я.
– Трудновато, – призналась мама.
– Спасибо! – Я с облегчением улыбнулась. Она кивнула. – И, кстати, я решила повременить с пирогом не из-за Кэма, а из-за папы. Не терпится услышать Мэтта и узнать, почему он утонул, но папа против, а я уважаю его мнение.
Мама подняла на меня глаза.
– Это должен быть твой выбор, а не папин. Чего ты сама хочешь, Натали?
