Обин побледнел. Даже показалось, что сейчас он развернется и хлопнет дверью. Ни для кого не секрет, какого мнения он о нашей семье. Удивительно, как мы умудрялись не сталкиваться в таком крошечном городке. Обина я видела крайне редко и только издалека.
Оправившись от замешательства, он протянул руку.
– Сколько лет, сколько зим, Натали. У тебя глаза как у Эджея. Такая же форма, я имею в виду. Цвет другой.
Мы обменялись рукопожатием.
– У нас папины глаза. Ни с кем не спутаешь.
При упоминании о папе во мне опять всколыхнулась тревога.
– Мы тебе очень рады, Обин, – произнесла Джина. – Правда, Лук?
– А то как же! Ужасно рады, – кивнул тот. – Выбирай любой столик.
– Большое спасибо, я ненадолго, – отказался Обин. – Мне надо поговорить кое о чем с Анной-Кейт. Или ей сейчас некогда?
– А где она? – Джина оглянулась. – Убежала куда-то…
– Вышла в сад, – объяснил Лук. – Наверное, собирает кабачки. А вот и она!
И действительно, в кухню входила Анна-Кейт. Положив на столешницу два кабачка и пучок петрушки, она улыбнулась Обину.
– Какой приятный сюрприз! Добро пожаловать, мистер Павежо.
– Я ведь просил называть меня просто Обин.
– Извините, привычка. – Анна-Кейт вытерла руки и приблизилась к гостю. – Что вас привело?
Обин снял с плеча рюкзак.
– Я на той неделе разбирал бытовку и откопал бабулино оборудование для печати на ткани.
– Птичка на хвосте принесла, что твоя бабушка была одной из тех художников, благодаря которым Уиклоу процветал, – промолвил Лук.
– Так и есть. Она делала рисунки и надписи на одежде. Я нашел старые деревянные блоки-штампы и, главное, станок для трафаретной печати. Почистил его, разобрался, как он работает, и вот… – Обин вытащил из рюкзака сложенную белую футболку и развернул ее.
На ней был нарисован черный дрозд, сидящий на ветке шелковицы. Вокруг картинки вилась надпись: «Кафе «Черный дрозд», Уиклоу, Алабама».
Ахнув, Анна-Кейт прижала ладони к щекам.
– Боже мой, Обин! Это же чудесно! Великолепно!
– Очень красиво! – подтвердила я. – Сами делали?
– Да, мэм. Давно этим не занимался и потерял сноровку, но стоит немного потренироваться – и можно выставлять футболки на продажу.
– И так отлично получилось. – Анна-Кейт провела пальцем по изображению.
– Покажите-ка! – Джина протолкнулась поближе к футболке. – Обин, да ты талант!
В это время Лук поймал мой взгляд и кивнул на две тарелки на столешнице. Подхватив их и заодно графин воды, я поспешила в зал и мимоходом посмотрела на часы. Пора закрываться. Слава богу!
Я подошла к двери, намереваясь ее запереть, но тут заметила, что к кафе приближаются мама и Олли.
Увидев меня, малышка пустилась бегом.
– Мама!
Я взяла дочку на руки и уткнулась носом в ее шейку. От восторженного визга Олли стало спокойно и тепло на душе… Но тут я почувствовала, что ее волосы пахнут хлоркой.
– Как прошел урок плавания? – выдавила я.
Мама улыбнулась.
– Оливия-Ли скоро станет настоящей русалочкой.
Сердце екнуло.
– Вы пришли пообедать? Мы уже закрываемся, но я могу быстренько что-нибудь состряпать.
Мама указала на свою сумку.
– Спасибо, не надо. Я передам Анне-Кейт несколько семейных фотоальбомов, а потом мы с Олли поедим мороженое «У Адалин». Приятно, что в Уиклоу опять закипела жизнь.
Мы прошли в кафе, и я сразу же отметила, что Обин Павежо исчез. Проволочная дверь захлопнулась за его спиной. Я выглянула на террасу. Обин спускался по ступенькам в сад. Что ж, я его не виню. На его месте я бы тоже избегала мою маму.
– Анкей! Пливет-пливет! – закричала Олли.
Я поставила ее на ножки, и она бросилась к Анне-Кейт. Та, наклонившись, распахнула объятия.
– Привет, Олли! Как вы с бабушкой провели день?
– Плавали!
– Так ты сегодня плавала? – пощекотав Олли, Анна-Кейт втянула щеки и выпятила губы, изображая рыбу. – Ты маленькая рыбка, да?
Дочка, засмеявшись, попыталась скопировать гримасу.
– Лыбка!
– Хочешь сока?
Олли кивнула, и Анна-Кейт направилась к холодильнику.
– Мама, садись, я налью тебе чаю, – предложила я.
Когда последние посетители покинули кафе, я занялась уборкой, радостная Олли увлеченно играла с веником и совком, а мама и Анна-Кейт целиком и полностью погрузились в просмотр семейных фотографий. Если мама и собиралась отправиться с Олли в кафе-мороженое, то напрочь об этом забыла. Судя по внушительной стопке альбомов и маминому виду, она никуда не спешила.
– А вот на этом снимке Эджей лепит для меня куличик на День матери, – рассказывала мама. Они с Анной-Кейт в обнимку склонились над фото. – Ему здесь четыре годика. Гляди, какой чумазый! Помню, как он гордился своим подарком! Улыбался до ушей.
Недолгая жизнь Эджея была, можно сказать, поминутно задокументирована: дома у нас хранилось бесчисленное количество альбомов с его фотографиями. А с моими – всего два. Мне никогда не доставалось от мамы столько любви и внимания, сколько сейчас Анне-Кейт. Если мы и сидели вот так рядышком, то лишь когда мама отчитывала меня в своей тихой, холодной манере.
Джина подтолкнула меня бедром.
– Ты как?
– Да все нормально, – отозвалась я.
Мама продолжала вещать об очередном подвиге Эджея.
– Что-то не верится.
– Ты же знаешь, я никогда не вру.
– Я вижу, что тебе больно. Я ведь не слепая. Меня не проведешь.
Мы с Джиной и Луком подружились весенней ночью четырнадцать лет назад. В тот день мы с мамой сильно повздорили из-за какой-то мелочи. Разозлившись, я сбежала из дома среди ночи и отправилась гулять по лесу на другом берегу реки. Через какое-то время я было собралась повернуть домой, но поняла, что заблудилась. Я бы, наверное, плутала до утра, если бы не отпечатки кошачьих лап, которые я различила в свете фонарика.
Следы привели прямиком к домику Джины и Лука. Казалось, супруги Бартелеми меня ждали. Усадили за стол, налили горячего шоколада, и я долго плакалась им в жилетку, жалуясь на жизненную несправедливость.
С тех пор я часто гостила у них, помогала по хозяйству и слушала рассказы о путешествиях. Я полюбила Лука и Джину, потому что они принимали меня такой, какая есть.
– Да, больно, – призналась я. – Но ничего страшного. Для Анны-Кейт очень важны фотографии Эджея и разговоры о нем. Это же история ее семьи.
