В голове зазвучали папины слова: «Горе порой меняет людей так, что они себя не узнают, становятся сами себе противны». Я положила кружево в корзину и продолжила:
– Мне очень жаль, но это правда. Конечно, мама страдала, но не обращалась за помощью. Считала, что консультироваться с психологом – стыдно, что главное – не показывать своих чувств. Мол, сор нужно не мести из избы, а прятать под коврик, иначе все будут шушукаться за ее спиной, а этого она не вынесет. Только когда у меня начались панические атаки и я по настоянию папы прошла курс психотерапии, мама изменила свое мнение. Увидев мою боль, она осознала: нет ничего зазорного в том, чтобы лечить душевные раны.
– Похоже, со смертью папы все мы многое потеряли, – мягко промолвила Анна-Кейт.
– Поразительно, правда? Сколько же судеб сломалось в одно мгновение… Жизнь разделилась на «до» и «после»… Извини, что-то меня на философию потянуло.
– Ничего. Я тоже часто об этом размышляю. Как бы все сложилось, если бы не авария? Поженились бы родители или нет? Где бы я выросла, в Уиклоу или в другом городе? И стала бы мама медсестрой или начала работать в кафе? Эти вопросы часто не дают мне уснуть.
– Мне тоже. – Много ночей я пролежала без сна, не только из-за смерти Эджея, но и из-за Мэтта. – Может, если бы брат не погиб, я росла бы счастливой и не старалась бы сейчас всем понравиться. В детстве я из кожи вон лезла, чтобы мама могла мной гордиться. Слушалась ее во всем. Только никакие мои успехи ее не впечатляли. Мама всегда сравнивала меня с Эджеем.
– То есть?
– Ну, например, когда в школе я получала самую высокую оценку, мама заявляла, что Эджей вообще был круглым отличником, причем по всем предметам. Если я говорила, что мой любимый цвет зеленый, мама обязательно упоминала, что сын предпочитал синий. Хуже всего было с едой. Стоило мне сказать, что я люблю морковь, и мама тут же пускалась в воспоминания о том, как Эджей, впервые попробовав морковку, выплюнул ее прямо на папин галстук, так она ему не понравилась… К тому же мама чересчур ревностно меня оберегала. Мне все было запрещено.
– Понимаю почему.
– И я понимаю, но от этого не легче. В подростковые годы до меня наконец дошло: чтобы мама стала относиться ко мне по-другому, я должна делать то, чего брат никогда не делал.
Губы Анны-Кейт изогнулись в усмешке.
– О нет…
– О да! Я решила, что лучше уж скандалы, чем отсутствие маминого внимания, и начала бунтовать – так, по мелочи, просто чтобы позлить ее. Ничего особо серьезного, все-таки я была хорошим ребенком. Слушала музыку, которую мама не одобряла. Покрасила волосы. Пыталась курить, хотя мне от этого было плохо. Больше всего шуму поднималось, если я убегала из дома, пусть и недалеко.
Я едва не рассмеялась при мысли о том, сколько раз бродила по берегу реки Уиллоу-Крик, страдая от комариных укусов, в ожидании, когда же наконец время перевалит за полночь. У меня не было друзей, с которыми можно вместе хулиганить, и уж тем более парня: ни один мальчик в округе не угодил Сили Эрл Линден. Но когда я возвращалась домой или когда родители сами меня находили, я вела себя так, что мама начинала подозревать худшее. В конце концов, для того я и убегала.
Анна-Кейт улыбнулась.
– Могу поспорить, тактика сработала.
– Вообще-то, стало только хуже. Я надеялась, что мама разглядит во мне живого человека, а она вместо этого становилась все более жесткой, все сильнее от меня отдалялась. Я с трудом переносила ее холодность и, окончив школу, сразу уехала в колледж. Там я наконец получила свободу, к которой так стремилась, и тут же совершила роковую ошибку… так, по крайней мере, посчитала мама. Это уж точно привлекло ко мне ее внимание, но оказалось последней каплей, и мама полностью вычеркнула меня из своей жизни.
– Что ты такого натворила? – Анна-Кейт широко распахнула глаза. – Только не говори, что тебя арестовали.
– Хуже.
Из другой комнаты донесся голосок проснувшейся Олли. Я взглянула на часы. Пора отправляться на семейный обед. Я встала и подняла бельевую корзину.
– Что же может быть хуже? – недоумевала Анна-Кейт.
Я посмотрела на нее в упор.
– Я вышла замуж.
Анна-Кейт
На полпути от гостевого домика к дому родителей Натали остановилась и серьезно заявила:
– Значит, так. Если почувствуешь, что с тебя хватит, мы не задержимся. Встанем и уйдем. Надо придумать какой-нибудь сигнал или что-то вроде того. Как насчет… ну, например… – Она несколько раз щелкнула пальцами, обвела глазами сад и рассмеялась: – Что-то в голову ничего не приходит.
Сидящая у нее на руках сонная Олли встрепенулась и, глядя на маму, тоже зашлась от смеха.
Я слегка расслабила пальцы, сжимавшие блюдо.
– Может, «Суккоташ»?
[9]
Натали захохотала еще громче, и Олли снова к ней присоединилась.
– Сука-таш? Как ругался кот в «Луни Тюнз»?
Я улыбнулась.
– В детстве обожала этот мультфильм, а кот Сильвестр был моим любимым героем.
– Вот же сука-таш! – процитировала Натали. – Давненько я не слышала эту фразочку. Она прекрасно подойдет в качестве сигнала. Ты готова?
– Вроде бы.
Натали энергично кивнула.
– Все будет в порядке. В полном порядке. Волноваться совершенно не о чем.
Уже не в первый раз слышу эти слова от Натали. Наверное, она частенько так сама себя успокаивает.
Мы вошли. Сразу же захотелось вернуться в гостевой домик и продолжить наш разговор. Меня очень заинтриговала история ее замужества, но Натали обещала рассказать ее позже. Как я ни пыталась не сближаться с ней, у меня ничего не вышло. Возможно, потому, что Натали не просто друг, а еще и моя родная тетя. Я знаю точно: только с ней я могу быть так искренна и откровенна. Наша дружба не сойдет на нет, даже если я перееду и мы надолго потеряем связь. Ведь семья дается навсегда, хорошо это или плохо.
В просторной, светлой кухне негромко гудел кондиционер. Свисающие с подвесного стеллажа над столом медные кастрюли блестели на солнце. Каменная столешница гармонировала со шкафчиками из темного дерева и стенами цвета шалфея. На деревянной разделочной доске лежала мялка, перепачканная картофельным пюре, а на металлической подставке стоял противень, уже очищенный от жира. Посуда была аккуратно сложена в раковине, повсюду расставлены вазы с цветами. Пахло ветчиной и розами. Откуда-то долетали негромкие звуки джаза.
Из столовой донесся звон тарелок, и я еще сильнее стиснула блюдо.
– Привет! – крикнула Натали и, поставив Олли на пол, поправила подол ее платья. – Мы уже здесь!
– Пливет-пливет! – подхватила Олли.
