Еще один глубокий вдох помог мне справиться с внезапным приступом тошноты и обуздать гнев. В конце концов, с Олли все хорошо. Она цела и невредима. Продолжает радоваться жизни. Все в порядке.
Но сколько времени еще должно пройти, чтобы я смогла спокойно относиться к ее занятиям плаванием? Чтобы меня перестал охватывать ужас всякий раз, когда Олли приближается к воде? Кажется, и вечности будет мало…
Через окно я увидела, что к нашему домику направляется папа, и внезапно засомневалась, стоит ли мне идти с ними на «Питера Пэна». Гораздо проще остаться дома, чтобы не выслушивать соболезнования и бесконечные расспросы соседей, не терпеть мамину холодность.
Я открыла дверь, не дожидаясь, пока папа постучит. Он зашел, сжимая в руках пластиковый пакет.
– Что это? – Я заглянула внутрь.
– Сигнализация на окна. Я подумал, что тебе так будет спокойнее.
Папа наклонился и распахнул объятия: к нему уже бежала Олли с криком:
– Дека!
Это было сокращение от «дедушки». Как выяснилось, малыши постоянно изобретают собственные слова.
– Ты моя красавица! – Папа расправил ее подол в виде свисающих листьев. – У меня для тебя кое-что есть. Держи!
Он вытащил из кармана и протянул ей старый игрушечный трактор ручной работы. Зеленая краска кое-где потрескалась и облупилась.
Олли просияла.
– Тлактол!
– Мне купили его, когда я был маленьким. Потом я передал его твоему дяде, Эджею. Теперь пришла пора подарить трактор тому, кто будет любить его так же сильно, как мы.
Олли с радостным воодушевлением высыпала из кузова самосвала все кубики и, водрузив на их место трактор, начала возить машинку по полу.
Меня переполняли признательность и умиление. Вот поэтому-то я и приехала в Уиклоу. Чтобы у Олли были бабушка и дедушка. Если бы мы сейчас жили в Монтгомери, старый трактор так и пылился бы на полке в спальне Эджея. Но мы вернулись, и теперь мои отец и брат займут уголок в сердце Олли. Ради этого я готова терпеть мамин произвол и наши вечные размолвки.
– Спасибо, – поблагодарила я, сдерживая дрожь в голосе. – Олли уже его любит. Посмотри.
Папа качнулся с пятки на носок – верный признак, что он хочет, но не решается о чем-то заговорить. Я выжидающе молчала, и он наконец произнес:
– Ходят слухи, ты сегодня немного поработала официанткой?
– Не сказала бы, что немного. В кафе было полно народу. – Чтобы сохранить самообладание, я стала перебирать разложенные на столе образцы тканей. Заранее их вытащила, надеясь смастерить повязку для Линди-Лу, как только уложу Олли. – Значит, мама тоже в курсе?
– Она получила три электронных письма, шесть звонков и букет. И все это еще до одиннадцати утра.
Вот за что я не люблю маленькие города.
– Мне мама ни словом об этом не обмолвилась, когда привела Олли.
– Разве это плохо? – резонно возразил папа. Я промолчала, и он добавил: – Зачем ты пошла в кафе, Натали? Ты же знала, как мама к этому отнесется.
Мне стало жарко.
– Чтобы купить пирог, но его не было. А осталась, потому что мне предложили место официантки. Работа для меня важнее, чем для мамы – ее гордость.
Прошло то время, когда я действовала наперекор маме, лишь бы ей насолить. Сейчас ради того, чтобы в нашей семье воцарился мир, я готова поступиться многим. Но не всем.
– Если тебе нужны деньги…
– Мне нужно зарабатывать собственные деньги.
– Ясно, – помолчав, вздохнул папа. – А как же быть с Олли?
– Фейлин Уиггинс обещала присматривать за ней несколько раз в неделю. – И я очень ценю ее помощь. Мы долго спорили об оплате: Фейлин упорно от нее отказывалась. В конце концов мне удалось убедить соседку принять небольшое вознаграждение. Правда, она взяла с меня гораздо меньше, чем няни или детские сады, и все-таки я теперь не переживаю, что села ей на голову. – Фейлин в эти же дни присматривает за своей внучкой, так что Олли будет с кем поиграть.
– Ты же понимаешь, что можешь попросить маму приглядеть за Олли?
Я упрямо сложила руки на груди. Да, могу. И, наверное, даже должна. Но не хочу. Очень просто. Или, наоборот, сложно. Не желая обсуждать свое решение с папой, я сменила тему:
– Кому только в голову взбрело отослать маме цветы? Боже мой, какая глупость!
Папа улыбнулся.
– К ним еще была приложена карточка с изъявлениями соболезнования.
– Шутишь?
– К сожалению, нет.
Я залилась хохотом: это был единственный способ не сойти с ума.
– Я действительно не пыталась нарочно обидеть маму. Не вижу ничего плохого в том, чтобы устроиться в кафе или познакомиться с Анной-Кейт поближе. Она – член семьи. Вражда между нами и родом Кэллоу слишком затянулась.
Олли, что-то щебеча, провела трактором по нашим ногам и по кофейному столику, явно не замечая разгорающейся ссоры. Вот бы и мне стать такой же веселой и беззаботной…
В этот раз папа прекратил спор первым.
– Значит, ты собиралась купить пирог? Пирог «Черный дрозд»?
– Да, собиралась, – подтвердила я. Мой голос прозвучал вызывающе. – И незачем раздувать из этого проблему!
– А кто, по-твоему, раздувает проблему? – переняв мой тон, парировал папа.
Олли увлеченно катала трактор по спинке дивана. Я из последних сил сохраняла спокойствие.
Папа снова начал покачиваться с пятки на носок.
– Кстати, я сегодня разговаривал с коллегой из Форт-Пейна. Если хочешь, он примет тебя в четверг. У него как раз есть окошко.
Я насторожилась.
– С каким коллегой?
– Он врач…
– Что за врач?
– Психотерапевт. Поможет тебе справиться с депрессией.
Сложив руки в молитвенном жесте, я попросила Бога послать мне терпения.
– Я уже проходила курс.
– Может, стоит пройти еще раз, – спокойно возразил папа. – Ты сама говоришь, что тебя все еще мучают ночные кошмары. И я слышал, утром у тебя случилась паническая атака.
– Как много ты успел услышать! Кто тебе сказал? – Надеюсь, ему хотя бы не прислали цветы, как маме.
– Какая разница? Правда, что ты сегодня буквально висела на фонарном столбе, белая как мел?
Смутившись, я почувствовала, что краснею.
– Ну, висела – это уж слишком. Я просто к нему прислонилась.
– Когда у тебя возобновились панические атаки?
Я пожала плечами, не желая признаваться, что они и не прекращались.
Папа посмотрел мне в глаза.
