Когда мне исполнилось десять лет, Зи научила меня готовить тесто для пирога. И сейчас, пока я скалкой растягивала тугой пласт, придавая ему форму, в ушах звучал бабушкин голос:
– Теперь аккуратнее, милая. Сделаешь слой слишком толстым – он не пропечется, а кому нравится полусырой пирог? Никому. – Зи накрывала мои руки своими и показывала, как правильно орудовать скалкой. – Сделаешь слишком тонким – и он подгорит. Никто не любит, когда у сладкого пирога горькая, почерневшая корка.
– Бабушка, а какой должна быть толщина? – спрашивала я.
Зи улыбалась, и ее глаза бирюзового цвета лукаво поблескивали.
– Ты же из рода Кэллоу, Анна-Кейт. Умение печь у тебя в крови. Ты сама почувствуешь. Вот увидишь.
По щеке сползла слезинка, и я вытерла ее тыльной стороной ладони, не позволяя себе впадать в тоску и уныние. В витрине, в ожидании завтрашних клиентов, уже стояли шесть пирогов, но я решила состряпать еще один, ягодный: пару часов назад я обнаружила на задней террасе целое ведро ежевики.
На глазок определив, что пласты приобрели идеальный вес, плотность и упругость, я аккуратно взяла один из них, сложила вчетверо и перенесла на стеклянную форму для выпекания. Распределила так, чтобы краешки слегка возвышались над бортиками формы, и зачерпнула ложкой ежевичную начинку. Она вышла неплохой, но весь вечер меня не оставляло ощущение, что в ней чего-то не хватает.
Бабушка клала туда что-то еще. Недаром мистер Лейзенби с утра ворчал, что пироги Зи были другими. Так и есть. Я пробовала.
Каждый раз, приезжая к нам, бабушка устраивала кулинарные мастер-классы. Специально для меня готовила разнообразные миниатюрные пироги: яблочные, персиковые, вишневые, черничные… И у всех был особый привкус, которого моим недоставало.
Взяв чистую ложку, я положила на язык немного начинки, чтобы понять, что же я упустила.
– А теперь отвернись, – требовала Зи перед тем, как накрыть сверху пирог вторым пластом теста.
– Зачем, бабушка?
– Я добавлю секретный ингредиент.
– Секретный? А какой? – нетерпеливо допытывалась я.
Зи наклонялась ко мне.
– Ты и так знаешь, Анна-Кейт. А я обещала твоей маме ничего тебе не рассказывать.
– Нет, не знаю! Честно-честно!
– Когда подрастешь, сама обо всем догадаешься.
– А если не догадаюсь?
– Тогда вся родня слетится к тебе на помощь.
– Ну хоть намекни! Пожа-а-алуйста, – канючила я. – Это же не какая-нибудь чепуха вроде любви, да?
Бабушка шутливо дотрагивалась измазанным в муке пальцем до моего носа.
– Она и есть. Секретный ингредиент – любовь, самая чистая и искренняя. А теперь отвернись, лапонька, и помни: эти пироги – наша тайна от твоей мамы.
В то время я была еще маленькой, но хорошо запомнила характерный звук, который раздавался, когда я отворачивалась: как будто с баночки с джемом соскакивает крышка. Сомневаюсь, что любовь может храниться в банке. И потом, Зи ни за что бы не нарушила данного маме обещания. Значит, она просто меня разыгрывала.
Зайдя в кладовку, я принялась внимательно рассматривать стоящие на полке пряности и приправы: гвоздика, душистый перец, мускатный орех, лимон, ваниль и миндаль. Ну что же ты клала туда, Зи?
Разумеется, нечто особенное, иначе я быстро распознала бы этот «секретный ингредиент», поскольку легко различаю даже самые тонкие вкусовые оттенки. Закрыв глаза, я напрягла память, припоминая тот звук. То, что бабушка добавляла в пирог, явно хранилось не в жестянке и не в бутылке с отвинчивающейся крышкой.
Я переключилась на полки, где Зи держала консервы собственного приготовления: сливы, виноград, малину, помидоры, огурцы, кукурузу, свеклу, горох и ревень. Но все стеклянные банки оказались чересчур большими и высокими, а мне нужны были маленькие, вроде тех, в которых продается джем или детское питание.
Прекратив бесплодные поиски, я вернулась в кухню и поставила ежевичный пирог в духовку, стараясь убедить себя, что все делаю правильно. Потом вымыла посуду и взглянула на часы. Одиннадцать. Уже скоро из портала в ветвях шелковиц должны появиться черные дрозды и запеть: так они передадут сообщения с того света. Каждый, кто сегодня ел пирог «Черный дрозд», получит во сне послание от тех, кого любил…
Без чего-то двенадцать я раскрыла заднюю дверь и почти физически почувствовала оживление и воодушевление собравшихся во дворе. Погасила в доме свет и встала напротив окна, облокотившись на мраморную столешницу.
Ровно в полночь послышался дружный вздох изумления: из листвы шелковиц друг за другом вылетели птицы. Сквозь непроизвольные слезы я наблюдала, как под восхищенные восклицания «о-о!» и «ах!» черные дрозды описали круг над садом и один за другим уселись на ветки.
Две дюжины дроздов.
Орнитологи направили на них смартфоны, чтобы было лучше видно, и настороженно затихли. Судя по всему, они ждали чего-то еще. Наверное, пронюхали, что черные дрозды поют по ночам, и теперь приготовились слушать.
«Давайте же! – шепотом поторопила я. – Начинайте!»
Но дрозды сидели тихо. Я отчетливо ощущала, как они смотрят на меня сквозь темноту.
Чем дольше они молчали, тем сильнее меня охватывало отчаяние. Время шло. Еще немного – и дрозды улетят. В чем же я промахнулась?
Хотя мне и самой ясно.
Все дело в недостающем ингредиенте.
Надо понять, что же бабушка добавляла в пирог.
Ты и так знаешь, Анна-Кейт. Когда подрастешь, сама обо всем догадаешься.
Я уже, мягко говоря, подросла, но так и не догадалась.
Вскоре черные дрозды вспорхнули с веток и скрылись в лиственном портале. Орнитологи зааплодировали.
На меня навалилась усталость, глаза щипало от слез. Я медленно поплелась наверх. Даже зубы чистить не стала. Уже собиралась лечь, но тут обнаружила, что створка окна в спальне приоткрыта. Странно. Мне казалось, что после того, как сюда залетела птица, я закрыла все окна в доме. Выходит, не все.
Я выглянула во двор – орнитологи возбужденно гомонили, делясь друг с другом впечатлениями – и уже хотела захлопнуть створку… как вдруг заметила на подоконнике двух дроздов!
Я еще не видела их вблизи: черные дрозды не отлетали далеко от шелковиц. По телу разлилась слабость. Стараясь дышать глубже, я присела на корточки и наклонилась к птицам. В памяти всплыла история, которую Зи когда-то рассказала мне перед сном.
Умирая, хранительница превращается в птицу, сохранив из прежнего облика лишь цвет глаз. Две дюжины черных как ночь птиц летают между мирами и своим сладостным пением передают скорбящим послания с того света. Послания, которые до того непостижимы и чужды всему земному, что понять их можно только во сне.
