Ваш ответ мне неизвестен, но свой я дал самому себе ещё в день совершеннолетия, и он по сей день твёрд, как кремень, и непоколебим, как крепость. Поэтому мои жизненные ориентиры уже на протяжение нескольких лет — это только вверх и вперёд, без оглядки на прошлое, даже если страшно, тяжело и невыносимо.
«Ничто не даётся без труда, и не жди от жизни поблажек», — так частенько говорила мне Мэгги, и эти неоспоримые факты я уже успел познать на собственном опыте. Однако какие бы поистине сложные препятствия не вставали на моём пути, я никогда не сдавался до тех пор, пока не справлялся с ними, и потому с уверенностью могу заявить, что я нисколько не боюсь трудностей, что ждут меня впереди.
Для меня нет преград, которые бы мне было не под силу преодолеть. Нет проблем, которым нельзя было бы найти решения. Нет ситуаций, из которых нельзя было бы найти выход. Ведь как сказал Чарльз Форбс, которого Мэгги также часто любила цитировать: «Выхода нет только из гроба». И жизнь совсем недавно безжалостно убедила меня в том, что он был абсолютно прав.
Переезд в Нью-Йорк для меня — это вызов, риск, приключение. Это новый старт. Новой этап в моей жизни и одновременно новая точка отсчёта до моего следующего взлета, к которому я буду стремиться ничуть не меньше, чем делал это до сих пор.
Я всегда мечтал с концами избавиться от всей нищеты и преступности, что окружали меня с самого детства. А сейчас, когда Мэгги больше нет, моё желание поскорее уехать из родного города возросло в троекратном объёме, поэтому я жду не дождусь, когда уже совсем скоро навсегда покину Рокфорд, оставив всё плохое позади и забрав собой самое ценное, что у меня осталось — Ники.
Варясь в раздумьях о том, как мне уговорить эту упертую девчонку согласиться уехать вместе со мной, я выбираюсь из ванной «будки» и на удивление отмечаю, что именно сегодня всё-таки один плюс холодного душа имеется — он хоть немного спасает от устоявшегося в Рокфорде зноя.
Оставляя за собой мокрые следы, я отправляюсь навстречу звукам, доносящимся из кухни: шипение сковороды, шум закипающего чайника и звон посуды, сопровождающий все копошение моей малышки, что вовсю творит завтрак у плиты.
Не уверен, что смогу хоть что-то запихнуть в себя — желудок до сих пор бунтует после мощного алкогольного маринада, однако отсутствие желания вывернуть его содержимое наизнанку лишь от одного запаха еды, несомненно, радует меня.
Мой тихий приход остается незамеченным, поэтому я пользуюсь им, чтобы украдкой понаблюдать за Николиной, мысленно улетая на несколько недель назад, когда впервые увидел её в этом же месте в совершенно другом свете, который теперь уже ничто не сможет изменить.
Хорошо ли, что на меня снизошло это запоздалое озарение, или плохо, — не знаю, но одно я могу сказать наверняка — я об этом нисколько не жалею, даже несмотря на то, что она — не моя.
В тот вечер Николина была с распущенными влажными волосами, одета в мою майку и покрыта новыми следами физических ран. Сейчас же со всем вышеупомянутым совпадает лишь последнее, и судя по тому, что она начинает взбираться на стол, чтобы достать что-то с верхней полки кухонного шкафчика, ещё одной порции новых ушибов ей не миновать.
— Ну и куда ты полезла? — наконец подаю голос я, в два шага перемещаясь к непроходимой мартышке. Она взвизгивает от испуга и, ясное дело, валится спиной назад, удачно впечатываясь в мой корпус.
— Остин!!! Чтоб тебя! Сколько ты можешь так делать?! — громогласно ропщет Николина, срывая с моих губ первый за эту неделю искренний смех.
— Делать как? — мои руки крепко удерживают её тонкую талию, которую, кажется, если сжать крепче, можно случайно сломать.
— Подкрадываться втихаря и пугать, — она откидывает голову назад на моё плечо, прижимая руку к своей грудной клетке.
— Я не пугаю, а спасаю тебя от очередных повреждений, — произношу в сантиметре от её щеки, едва справляясь с порывом прикоснуться к ней губами.
— Спаситель нашёлся, — фыркает она, учащённо дыша.
— Да успокойся, и лучше скажи: чего ты хочешь? — выдыхаю вопрос возле её уха, что вмиг обрывает ускоренное дыхания Ники, а её саму заставляет вздрогнуть, как от удара грома, и тут же оцепенеть.
— Что ты сказал? — голос же её вообще превратился в сдавленный сип.
— Чего ты хочешь? — повторяю я, что-то вообще не понимая её странной реакции. — Что ты с полки хочешь достать? Я помогу, — договариваю вопрос до конца, и секунды не проходит, как Ники по новой запускает своё дыхание. — С тобой всё нормально? Ты чего так напряглась? — не на шутку озадачиваюсь я, сам не замечая, как начинаю водить большим пальцем по её пояснице.
— Да… Всё нормально. Ты просто реально меня напугал. Не делай так больше, а то в противном случае ты меня не от ушибов убережёшь, а до сердечного приступа доведёшь… ой… — она прикладывает руку к губам. — Прости… я не хотела этого говорить… Сейчас это… совершенно неуместно.
— Ничего страшного, — страшно то, что я сейчас надышаться тобой не могу, а руки так и чешутся забраться выше под майку и исследовать каждый миллиметр твоего тела.
— Да нет. Прости меня. Я, как всегда, не контролирую свой язык. Сначала говорю, а потом думаю, — продолжает переживать Ники, неуверенно поворачиваясь на сто восемьдесят градусов, вынуждая меня освободить её из уз своих ладоней.
Поворот. Встреча взглядов. Резкие скачки моего сердца, пока мысли переплетаются с гаммой эмоций, сбиваясь и наслаиваясь как снежный ком, что мгновенно встаёт поперёк горла, не давая мне не единого шанса выдавить из себя хотя бы слог.
Морально я уже готовлюсь к очередному неловкому молчанию, однако Николина спасает ситуацию, всем своим собранным видом показывая, что ей есть, что мне сказать.
— Ты прости меня, Остин, — вновь повторяет она ненужные извинения.
— Я же сказал: ничего страшного, — хрипловато заверяю я, радуясь, что речевой аппарат хоть как-то заработал.
— Нет. Я не за это извиняюсь.
— А за что?
— За то, что сорвалась на тебе в комнате. Я не должна была этого делать. У тебя и так сейчас тяжёлый период, а ещё я тут додумалась сбрасывать на тебя свой негатив, вместо того, чтобы поддерживать. Ты прав, я та ещё стерва. А также самый хреновый друг, какого только можно найти. Мне очень жаль, — с грустью в голосе лепечет она, поднимая на меня виноватый взгляд, а у меня аж пальцы с губами начинают покалывать от желания обхватить её лицо и вместо скудного: «Это не так, Ники», впиться в её рот горячим поцелуем.
— Нет, это так, Остин. И даже не спорь. Возможно, если бы я была с тобой рядом после похорон, ты бы не провёл два дня в баре, заливая горе алкоголем.
— Что? Два дня?!
— Да. Ты не вчера пошел в бар, а позавчера.
Вот это поворот! Теперь хотя бы понятно, почему мою память так знатно отшибло. Двухдневная сорокаградусная диета может и не такие последствия повлечь, так что я ещё легко отделался.
