Я чувствую, как стремительно приближается новое цунами удовольствия. Прямо-таки вижу эту уничтожающую всё живое волну, что уже смела собой тринадцать лет моей жизни, изменив на свой вкус каждую непонравившуюся картинку, и теперь неминуемо надвигается на нас с Остином, с которым мы стоим на лестничной клетке возле чердака, где я плачу, угрожаю, испуганно кричу на него, а он откровенно потешается и с любопытством наблюдает за моими копошениями в сумке. Спокойно дожидается, пока я найду злосчастный баллончик, а затем разражается раскатистым смехом, когда я грозно направляю орудие в его сторону.
Я не потеряю твой смех! Не потеряю улыбку! Не потеряю тебя, Остин!
Его резкий захват. Поворот моего тела. Рид сильно прижимает меня к себе спиной. Первые поучения о самообороне. Мой возросший страх и усилившийся плач, от которого тощий, долговязый мальчик тает и мгновенно ослабляет хватку. Поворачивает к себе и встречается с заплаканным взглядом одинокой девочки, что влюбляется в него без оглядки, сама того ещё не понимая.
Я не потеряю твои глаза! Не потеряю лицо своего героя! Не потеряю свою любовь!
— Попрощайся, Лина… Теперь только меня ты будешь видеть и… любить, — низкий голос Адама кажется тягучим металлом, раскалённой субстанцией, поражающей сердце вслед за всеми внутренними органами. Вибрации, исходящие от него, буквально пропитаны гневом, тестостероном, ненавистью и желанием поставить меня на место, в то время как руки нагло сминают мою груди, неустанно ласкают клитор, а член выбивает из меня высокие стоны.
Да, я прямо-таки взвываю во всю спальню от нереального наслаждения, что даруют мне его глубокие, ритмичные толчки с чувственными прикосновениями, пока внутри себя я вновь кричу — истошно, пронзительно, дико, до энергетических вибраций во всём теле. Но на сей раз я кричу не о просьбах пощадить меня, сжалиться, остановиться. Я кричу от безудержного гнева и ответной ненависти к нему, прожигающей меня в разы сильнее его «притяжения».
Я для тебя ничего не значу, Адам. Кукла, которую ты решил подмять под себя. Проучить. Показать, кто её хозяин. Окончательно влюбить в себя, выбрав столь неординарный и до отвращения подлый способ.
А ведь я бы могла быть всецело твоей… поступи ты иначе… люби ты меня в ответ…
Но никакими деньгами, решающими все мои проблемы, никакой магией, меняющей мой разум, и никаким неземным удовольствием, что ты приносишь моему телу, ты не заработаешь мою любовь, которая нужна тебе всего лишь для убеждения, что я, как и все остальные женщины, схожу по тебе с ума. Ты не заставишь меня её проявлять к тебе, несмотря на твоё безразличие, жестокость и эгоистичность.
Я больше не буду идиоткой, до последнего надеющейся увидеть в людях лучшее и разбрасывающейся чувствами к тем, кто их не заслуживает. А ты их не заслуживаешь! Не так. Не после этого. И ты никогда моей любви не получишь. Я её просто не отдам. Всё спрячу. Закрою самыми крепкими замками и уберегу для того, кому она по-настоящему нужна. Для того, кого я не позволю тебе вытеснить из моих мыслей из-за гнусной прихоти доказать, что лучше тебя в мире нет.
И стоит только новой ударной волне ниспасть на меня сильнейшей лавиной экстаза, норовя стереть лицо Остина из последнего оставшегося воспоминания, как во мне что-то обрывается. Некая струна, вместе с которой падает сердце, что бесследно растворяется в чёрной воронке чуть ниже солнечного сплетения. Я вижу, как маленький Остин начинает постепенно меняться, и чётко понимаю одно — я не переживу, если потеряю его. Не переживу. Я просто умру. Погасну духом. Сломаюсь навсегда. Ни в чём больше не увижу смысла.
И именно это фундаментальное, страшное и неотвратимое осознание и становится тем самым ключевым звеном, что заставляет вечно ускользающую от меня «Аннабель» наконец почувствовать реальную опасность и самой без сопротивления захотеть возвести вокруг нас с Ридом защитные стены — высокие, непробиваемые, без окон, без дверей, увенчанные стальным куполом, превращающим мою защиту точно в бронированный бункер. И теперь, когда мы спрятаны, укрыты, в безопасности, лицо Остина мгновенно возвращает себе прежние очертания как в воспоминании на лестничной клетке, так и во всех остальных, которые Адам беспощадно и нагло изменил.
Удушливая температура в комнате резко падает до комфортной. В пульсирующих венах прекращает стрелять ток. Разум всё ещё плывёт, но уже более адекватно, а тело раскачивается на последних волнах фееричного кайфа, что с каждым сильным ударом сердца Харта мне в спину (или что там у него работает в груди) приобретает степень человеческой истомы.
Несколько секунд — и к ней неминуемо добавляются голод, жажда смочить пересохшее горло, ломота во всех мышцах, жжение от новых царапин, боль во многих частях тела, в особенности между бёдер и в анальном колечке, из которого Адам наконец выбирается, сгребая меня в крепкие объятия, усыпая плечи короткими поцелуями, добирается до губ. С хриплым рыком накрывает их, принимая в себя мои последние стоны. Соединяет языки в медленном вальсе, смакует. Неторопливо поглощает, проглатывает, пьёт меня, словно воду из живительного источника.
Его любовная, ленивая нежность уже не удивляет. Если я правильно помню нашу сегодняшнюю секс-программу, то его так накрывает после каждого мистического оргазма. И целует он меня так самозабвенно, хоть и сказал, что не хочет этого, примерно минуту, может, две. Не дольше. Потом он вновь приходит в себя, прямо как сейчас, убирает мои ладони с его лица, разрывает поцелуй и отстраняется, а я вновь готовлюсь увидеть его резкое превращение в разъярённого зверя, готового без паузы вновь начать трахать меня как ненормальный.
Однако к моему превеликому счастью, не в этот раз… Видимо, Адам выполнил поставленную на сегодняшнюю ночь задачу и теперь с чувством выполненного долга может успокоиться, даже в уме не предполагая, что все воспоминания не исчезли, а просто тщательно спрятаны от него.
Но эту новость я не собираюсь ему раскрывать, а то, не дай бог, ещё вздумает начать пытаться проломить мою защиту. С его-то упрямством он меня точно до смерти затрахает. Моё тело просто откажет. А я хочу жить. Очень. И желательно ещё много десятков лет без проблем со здоровьем. Поэтому, перевернувшись с бока на спину, я продолжаю безмолвно лежать и искоса наблюдаю, как Адам встаёт с кровати, стягивает презерватив, выбрасывает его в урну и неспешно направляется к окну. Невольно засматриваюсь на плавные движения его высокой фигуры, мускулистые ноги, крепкие ягодицы, напрягающиеся под кожей мышцы спины, истекающей капельками пота.
Красивый мужик мне всё-таки на время достался — что уж тут скрывать, а стоит Адаму отключить огненную видеоиллюстрацию, впустив в спальню утренние лучи солнца, понимаю, что ещё и до невозможности искусанный и исцарапанный.
Привыкнув к яркому свету, замечаю огромное количество своих страстных меток на его теле и, мягко говоря, впадаю в шок — да я, оказывается, тоже нисколько не жалела Харта этой ночью, с достоинством выполнив миссию «Не оставить на нём ни одного живого места».
Впечатляюще! Счёт 1:1. У нас ничья, Харт. Бесспорно.
