— Ни за что, Лин… Никогда… Ты моя… Ты самая лучшая… — словно в беспамятстве выдыхает Адам. Наклоняется к моей шее, утыкается носом во влажную кожу, с жадностью вдыхает запах волос и до невыносимости медленно, будто бы с некой осторожностью и любовной лаской, начинает двигаться во мне своим твёрдым, горячим членом.
И вот же чёрт! Уж лучше бы он просто сразу же меня прикончил, ударив тогда кулаком в лицо или выбросив в окно с пятидесятого этажа пентхауса, потому что сейчас, чувствуя, как стенки лона туго сжимают каждый сантиметр, венку, выпуклость его плоти, нежность и неосознанные слова Харта кажутся по-настоящему убийственными… Сводящими с ума. Распускающими в груди целый живописный оазис и наливающими низ живота разгорячёнными потоками крови, усиливая мой голод, потребность в нём до степени помешательства, абсурда, мании, полной отключки сознания. В прямом смысле. Я не утрирую. В голове пустота. Не помню своего имени, фамилии. Какой сегодня день или год? Где родилась, где нахожусь сейчас? И что меня так сильно напугало ещё минуту назад? Всё это не имеет значения.
Важен только его охрипший от возбуждения голос, рваные выдохи, которыми он меня насыщает, капли пота, стекающие на кожу, и обсидиановый взгляд, что каждую блаженную секунду удерживает меня на незримой цепи, пока Адам стремительно начинает увеличивать скорость фрикций, переходит на бешеный, мощный темп, словно наконец выпускает на волю нечто неистовое и дикое, что слишком долго сдерживал внутри, вынуждая меня задыхаться и кричать громче от небывало острых ощущений. В стократ мощнее и ярче обычных.
— Ты невероятная, Лин… В тебе охрененно приятно, — хрипло рычит Адам, цитируя свои же слова из моего постоянного кошмара. Только во сне я ничего не чувствовала, а сейчас каждое его прикосновение сравнимо с крошечным взрывом, землетрясением внутри вен и артерий.
Он озверело толкается в меня, ладонями бесстыдно тиская мои бёдра, вынуждая их подстраиваться под его ритм, отвечать, подмахивать его движениям, доводя до грани безумия. Моё тело больше не принадлежит мне. Я сама себе не принадлежу.
Я Адама.
Чувствую себя его источником силы, мечтой, одержимостью, жизненной необходимостью. Во рту, в волосах, в каждой поре на коже его запах и вкус — они точно обладают собственным интеллектом, что умело пробуждает во мне самые низменные и животные инстинкты. Находит правильные рычаги, подчиняющие тело. Околдовывает. Пленяет. Привязывает. Забирается глубоко, под вены, заражая, отравляя им всё сильнее, увеличивая наслаждение до предела.
Это лучшее, что я испытывала в своей жизни. Так сладко, феерично, жарко, за гранью сознательного и бессознательного. Словно нет ничего важнее, чем чувствовать дикие, глубокие проникновения Харта, ощущая, как его энергия и поглощающая сила разбивается о мою плоть, наполняя тело до краёв эйфорией.
Мои руки путешествуют по широкой спине в хаотичном, жадном ритме, ногти рисуют глубокие борозды. Я кусаю Адама за шею, в плечо, ключицу, лижу мокрую кожу, чувствуя металлический вкус его крови на языке. Тут же целую оставленную мной царапину на скуле, умирая от желания залечить её и одновременно зацарапать Адама ещё больше, до потери крови, до отсутствия живого места на теле, доставить наслаждения и боль, всё сразу и вместе, ощутить его во всех отверстиях, во всевозможных позах и на всех поверхностях, испробовать вкус его губ и спермы. Всей до последней капельки. И затуманенный мозг, между прочим, со всем этим сейчас абсолютно согласен, а от непрекращающихся томных фраз: «Ты моя, Лина… Моя… Никому тебя не отдам» буквально визжит от беспредельного счастья, то и дело выпуская из моих губ наружу:
— Твоя, Адам… Твоя… Я твоя… Прошу, поцелуй меня, поцелуй… Мне нужны твои губы.
И только сердце отчего-то щемит, едва слышным голоском умоляя очнуться, опомниться, воссоздать в памяти что-то важное… или кого-то, кто помог бы мне выбраться из этого дурмана безумия и страсти, отогнав прочь непрошеные, необъяснимые чувства, всё обильней заполоняющие мою грудь. И этот умоляющий зов внутри меня значительно усиливается, когда Адам почему-то снова не позволяет мне коснуться его губ своими, а призма сверхъестественной похоти в его тёмном взгляде вдруг резко рассеивается, пропуская наружу крупицу здравого смысла.
— Я не хочу тебя целовать… Хочу только трахать, Лина… И я затрахаю тебя сегодня до смерти… Клянусь, не остановлюсь, пока всё не сотру.
Я не понимаю его обещания, да и времени на осмысление Адам меня больше не оставляет, мощными толчками раскалённого члена вновь обрушая на меня всю силу космоса, за мгновенье до полёта в который я успеваю увидеть его полные первобытной дикости зрачки, отражающие тот же взрыв мистического оргазма и… неприкрытую жажду расправы: наказать, доказать, проучить, всецело подчинить… стереть…
Стереть!
Боже! Он хочет стереть…
Не успеваю я до конца закончить предложение в своих мыслях и позволить страху сцепить в оковы всё моё естество, как разум плющит от сладостных спазмов, сотрясающих тело и высвобождающих дух.
Я думала, сильнее кайфа, чем во время всех предыдущих оргазмов, уже быть не может, но, ощущая пульсирующую в эпичной развязке плоть Адама в себе и знойный, наэлектризованный воздух вокруг нас, состоящий из искр нашего одновременного экстаза, понимаю — ещё как может.
Это больше, чем взрыв. Больше Солнечной системы. Больше, чем можно представить или попытаться объяснить. Даже стараться не буду. Всё равно не смогу. Это Апокалипсис, стирающий землю и меня вместе с ней. И всё тут.
Но важен сейчас не умопомрачительно приятный конец света, а то, что следует за ним… смерть?
Да?
Вполне может быть, потому как я слышала, что в последний момент перед смертью мозг, надеясь найти в архивах сознания способ спасти себя от гибели, начинает прокручивать всю твою жизнь перед глазами. А именно это сейчас со мной и происходит. Только кадры отображаются не с минуты рождения вплоть до этой секунды, а наоборот, проматываются назад, летая в скоростном режиме, будто кто-то выискивает нужные, а когда находит эпизоды с Остином, тормозит их до реального темпа и начинает менять на свой лад, заменяя Остина на себя.
Зелень влюблённого взгляда сменяется мраком. Каштановые пряди волос обретают смоляной цвет. Родной запах кожи растворяется в неповторимом аромате Харта, а голос становится ещё на тон ниже, добавляя тембру пленительные вибрации.
И так везде. В каждом совместном воспоминании: в момент нашего прощания, разговоров на кухне, объятий, поцелуев, признаний в чувствах, страстных стонов в спальне, где мы самозабвенно и дико любили друг друга. По-всякому. Лёжа. Сидя. Стоя. Сверху. Снизу. Задом. Сбоку. В рот. Точно так же, как это делает со мной сейчас Адам — и в голове, и в реальности, затачивая под себя, как лезвие ножа. Провоцирует крики и стоны наслаждения, что наперекор моей воле срываются с моих губ, пока душой я истошно взываю к его милосердию, умоляю остановиться, не похищать у меня самое ценное, сокровенное, горячо желанное.
