– Эй, чего ты грустишь? – спрашивает Шш, который пьян и страшно доволен, но всё-таки не настолько, чтобы не заметить моего настроения. – Если тебе слишком мало досталось, выпей побольше, – великодушно предлагает он. – Не обязательно мне прямо всё отдавать.
– Спасибо, друг, – отвечаю. – Ты лучше всех в мире. Я, пожалуй, и правда…
На этом месте я умолкаю, потому что к нам приближаются какие-то люди. Поздней осенью, в одиннадцать вечера! В воскресенье! Когда в городе всё вымирает! А этих какой-то чёрт понёс гулять у реки. В общем, ничего страшного, просто они тут некстати. При посторонних с Шш вслух особо не поговоришь. Когда становишься по-настоящему психом, сразу пропадает желание вести себя, как псих.
Ладно, на самом деле это только моя проблема. Шш всё равно, вслух я с ним говорю или не вслух. А Катька вообще в Измаиле. Хоть во всю глотку ори, не услышит. Зато для неё можно думать. И я думаю, теперь для обоих сразу, для Шш и для неё: «Это просто влюблённая парочка. Ищут укромное место. Сейчас увидят, что я тут сижу, и сами сразу уйдут».
«Влюблённые! – думает Катька. – Наверное старшеклассники, деваться некуда, дома родители, а друзей с пустыми квартирами пока нет. Бедные зайки! Шарашатся где попало, нормальным людям спокойно выпить мешают. Такие котики! Ми-ми-ми!»
«Вот и закуска к выпивке!» – думает Шш. Он не людоед, а просто меня так дразнит. Когда-то очень давно, когда Шш впервые откуда-то взялся и окружил меня счастливым звенящим облаком, у меня мелькнуло глупое подозрение: «А вдруг оно не просто мерещится, а сейчас меня съест?»
– Я туда не пойду! Там в кустах что-то светится! – таким звонким, что на другом берегу, наверное, слышно, шёпотом говорит девчонка; с виду, кстати, действительно школьница.
– Может, костёр кто-то жёг? Потом ушли, а он догорает, – неуверенно отвечает её спутник. Лица я не вижу, но голос ломкий, как у подростка. Катьке за догадливость полагается приз.
– Какой костёр? Оно же зелёное! – всё так же звонко шепчет девчонка. – Как в кино. Какая-то сраная мистика. Слушай, пошли отсюда. Пошли!
Парочка удаляется со скоростью, делающей честь их умению резво скакать по пересечённой местности в полной темноте.
«Распугали влюблённых! – веселится Катька, на радостях наматывая по окраине города Измаила какие-то откровенно Мёбиусовы круги. – Вот и правильно. Мы молодцы. Нечего им по речным зарослям шляться. По зарослям должна шляться сраная мистика! А эти пусть в парке культурно на лавке сидят!»
– Значит, будем пить без закуски. Лень мне их догонять, – говорит им вслед Шш таким специальным голосом злого волшебника, идеально подходящим, чтобы пугать детей.
А я отпиваю здоровенный глоток вишнёвки. И второй. И третий. Но сердце не камень, и совесть никто не отменял, к сожалению. Так что всё остальное оставлю Шш.
Ай молодцы ребята, – думаю я, разбрызгивая остатки вишнёвки повсюду, где ощущается присутствие страшно довольного ходом вечеринки Шш. – Спасибо за экспертизу. Зелёным мы тут, значит, светимся, если смотреть со стороны. Сраная мистика, значит. Мы – сраная мистика. Мистика – это теперь мы.
Сны про море в ночь с воскресенья на понедельник
Юзефа закрывает глаза.
Некоторое время она лежит на спине, вглядываясь в темноту под закрытыми веками. Под её пристальным взглядом темнота постепенно приходит в движение, загорается разноцветными искрами, становится похожа на дырявый занавес, за которым спрятано – да чего там только не спрятано. Проще сказать, что там спрятано всё.
Юзефа умеет засыпать. Уснуть, конечно, дело не хитрое, так или иначе, оно удаётся всем. Но Юзефа умеет выбирать, что будет за дырявым занавесом. Что случится, когда он поднимется, отодвинется в сторону, растворится в скрытых за ним свете, движении, смысле. Иными словами, Юзефа умеет выбирать сны.
Юзефа спит, и ей снится, как она стоит на морском берегу, а волны – разноцветные, пенные, гладкие, как застывающее стекло, быстрые, медленные, мутные и прозрачные; в жизни такого разнообразия не бывает, но во сне-то бывает всё что угодно, а Юзефе как раз снится сон – волны одна за другой набегают на берег. Ревёт, грохочет, шуршит и ласково шепчет, в общем, шумит прибой.
* * *
Волна Валентин Александрович вздымается к небу, винно-красная, густая, тяжёлая, пьяная и пьянящая, горячая, безмятежная, бешеная волна. Весь остальной Валентин Александрович счастливо выдыхает: ну наконец-то! Но не просыпается. Что ж он, совсем дурак – просыпаться сейчас?
Волна Катерина прозрачная, чистая, серебрится в лунном свете, как рыбья чешуя, и катится медленно-медленно, растягивает удовольствие; только затем и нужен берег, чтобы никогда его не достичь, – думает Катерина, прижимаясь во сне к горячему винно-красному боку мужа, и прямо сейчас, не просыпаясь, вспоминает, как когда-то в него влюбилась – вот за это, не за что-то другое. Словно заранее откуда-то знала, что когда они оба станут бушующим морем, Валентин Александрович окажется бешеной, пьяной, сладкой, тёплой тёмно-красной волной.
Волна Алёнка ярко-зелёная, как её самый любимый лимонад, и газированная, как лимонад. Она очень умная, во сне дети гораздо умнее взрослых, это нормально, они просто пока лучше помнят, как тут надо себя вести. И сейчас Алёнка сразу сообразила, что можно не разбиваться о берег, а прыгать туда-сюда, вперёд-назад, гоняться за другими волнами и от них удирать, а иногда перемешиваться, потому что это очень красиво, всё в мире будет красиво, если в него добавить ярко-зелёный газированный лимонад. Волне Алёнке так весело, что спящая Алёнка вертится во сне с боку на бок, отбрасывает в сторону одеяло, зябнет и кутается в простыню. В конце концов Алёнка падает с дивана на пол, вернее на мягкий ковёр, не ушибается, даже не просыпается, только смеётся во сне – вот это сейчас был прыжок!
Волна Сигуте как бы мозаичная, из отдельных фрагментов, не просто разного цвета, но и из разных материалов, не только из воды. В волне Сигуте попадаются густые, тяжёлые лоскуты ртути, пригоршни песка, кусочки ткани и меха, и ещё кружева, а в водяных частях этой сложносочинённой волны мечутся мелкие рыбки, ползают крабы, даже один воробей затесался, мокрый, взъерошенный, зато, похоже, двоякодышащий, то есть воробей не гибнет в морской воде. Волне Сигуте так интересно быть волной Сигуте, что она даже не осознаёт, что кроме неё существует целое огромное море. Но это не страшно, у волны Сигуте есть время, чтобы разобраться в себе и начать оглядываться по сторонам, всё время этого мира – её.
Волна Мартинас обнимает волну Сигуте, то есть спящий Мартинас обнимает Сигуте, но и волна, которой он себе снится, тоже обнимает волну; волна Мартинас большая и тёмная, но почти невесомая, неощутимая, призрачная волна. Быть этой волной так сладко, что уже почти страшно; впрочем, будем честны, не «почти». Мартинас просыпается от крика волны Мартинаса, к счастью, Сигуте ничего не услышала, он её не разбудил.
Мартинас – уже просто сонный Мартинас, но всё-таки ещё немножко волна – долго лежит на спине, старательно, как когда-то на йоге учили, дышит, надувая живот при вдохе и втягивая при выдохе, успокаивает себя, думает: «Я есть, я же точно есть», – он действительно есть, но всё равно получается как-то неубедительно, поэтому Мартинас очень осторожно, чтобы не потревожить Сигуте, встаёт, идёт босиком на кухню и долго, большими глотками пьёт воду, хотя пить не особенно хочет, его не мучает жажда, просто надо разбавить призрачную, слишком лёгкую воду, из которой он всё ещё состоит, обычной мокрой водой.
