Перед копированием ей сообщили важнейшую информацию о доступных в военных условиях способах связи (тут я оживилась и вытянулась, как струна) – уже тогда возникла вероятность того, что нас закроют с концами, – а потом потребовали: Лина должна выдать себя за тамошнюю Лину-предательницу, выведать все, передать информацию в Центр и, по возможности, если доступные способы связи все еще будут работать, сломать Восстание. На нее была единственная надежда – тем более все уже знали, что Лина-2 обладает некоторым опытом активной брезгливой ненависти к Лине-1: предательнице, перебежчице, ненормальной, депрессивной. Нынешняя Лина – кремень. Не обманет, не предаст, кивали они, правда же?
Лина кивала в ответ. Во рту было совсем сухо. Из соседней комнаты жалобно гудел Слоник. Зачем они мучают старенького кота?
– Да не надо бояться, – сказали ей будто в унисон с голосами воды. – Сейчас сделаем копию – и отвезем домой.
Зачем было так ее пугать, если не надо бояться, – Лина не понимала и страшно боялась.
И не зря. Очнувшись после копирования, Лина обнаружила себя дубликатом и ровно так же, как первая Лина, не могла поверить в происходящее. Уже пережитый ужас вместе с ужасом существования в третьем лице от первого лица поверг ее в полное оцепенение. В Центре копирования никого не было, ветер перелистывал пустые широкие пляшущие бланки, приколотые к стальному увесистому корешку. Из соседней комнаты донеслось гудение – распахнув дверь, Лина обнаружила трех котов. Куда делись остальные коты? Побегав по комнатам, Лина нашла четвертого. Попробовала закрыть окна и двери – но пока она это делала, почти все коты разбежались, остались только два.
Что делать? Она не могла пойти к себе домой, потому что там уже находилась одна Лина, от которой ей нужно скрываться. Пойти к друзьям? У Лины были какие-то мертвые знакомые, но идти к ним тоже означало себя выдать. Она вышла на улицу с двумя тяжелыми котами под мышкой – один с воем выскользнул у нее из рук и куда-то помчал. Лина побежала за ним, прижимая последнего кота к груди. Добежали до парка – и кот исчез, будто ручей под землю ушел.
Ту ночь Лина спала в парке, накрывшись котом, как одеялом. Проснулась от холода – на груди сидел ледяной призрак кота. Кашлянула – кот исчез. Лина бродила по парку, пытаясь заплакать – но плакать не получалось. Тот факт, что в реальном мире ее, конечно же, наверняка, без сомнения – как же иначе? – отвезли домой вместе с испуганным Слоником, ее не успокаивал. Увидев около высохшей канавы старый лодочный домик, Лина вспомнила: служба отлова бездомных животных нашла Слоника именно в этом парке. Малахольная бабка жила с белым котом в заброшенном лодочном домике, сбежав от родственников и из дома престарелых, – ее несколько раз обнаруживали и возвращали домой, и всякий раз она сбегала в этот домик. Со временем родня смирилась с бабкиными уходами в парк – видимо, в том лодочном домике бабка провела лучшие мгновения своей юности, когда-то давно там устраивались танцы, и молодая еще, счастливая еще бабка встретила там, на танцах, свое недолгое шальное счастье. А когда уже началось и забыла все – помнила только, что нужно пойти в лодочный домик, и счастье – там.
В лодочном доме счастья не было, но было сонное, утлое его обещание; родственники провели в домик электричество (притащили генератор), договорились как-то с муниципалитетом, приносили раз в неделю кое-какой еды, что поделать. Кот был самостоятельный: уходил в парк и ловил бабке мышей. Делала ли она что-то с мышами при жизни – неизвестно (после смерти она их ела, словно семечки, оставляя лишь круглые шерстистые головки: видимо, кот зачем-то запомнил бабку именно так или додумал себе желаемое – животное непостижимо). После смерти бабки – родственники заходили к ней все реже – кот объел ей лицо, потом притащил из леса десяток мышей и положил ей на объеденное лицо.
– Такой вот магазин «Тропинка», – глухо подытожила Лина.
Мы молчали.
Коты убежали в парковый домик, потому что прожили там десять лет – их нельзя было в этом винить. Когда Лина вошла в домик, там уже была бабка: хлопотала, ставила чайник на старенькую промасленную электроплитку, раскладывала по мисочкам обезжиренный творог. Догадаться, откуда бабка, Лина не смогла и смертельно испугалась – чтобы догадаться, нужно было то самое мысленное усилие, сделав которое, она уже точно навсегда отменила бы себе дорогу назад. Но его пришлось сделать, когда бабка изумленно посмотрела и сказала:
– Снова пришла квартиру мою оттяпать? Квартиру забрать хочет. А мы не дадим ей квартиру. Уже ходила, забирала, материю всю забрала.
– Ч-что? – спросила Лина.
– Что-что! Материя исчезает! – укоризненно сказала бабка. – Думаете, бабушка не видит. А бабушка все видит. Все посчитала бабушка. И завещание написала, какое надо.
– Ч-черная дыра? – уточнила Лина, зацепившись остатками ускользающего разума за исчезновение материи.
– Приляг, – вдруг смилостивилась бабка, указывая рукой на старую железную кровать, где уже сидело пятеро котиков. – Так пройдет. Пройдет черная дыра. Если не пройдет – помрешь.
Черная дыра прошла, как только Лина догадалась, что бабка – это нейрозомби, созданная воспоминаниями двенадцати совершенно одинаковых котов, которые – один кот.
* * *
Идти ей было некуда; пришлось остаться с бабкой. Если абстрагироваться от мысли, что бабка померла в этом самом домике и коты (точнее, кот) объели (точнее, объел) ей лицо, – вроде ничего такого страшного. Кто только где не помирает. Кто только кому не объедает лицо. Все мы сидим и ходим среди невидимых могил людей с объеденными лицами. Бабка была туговатым собеседником, но в ней было какое-то странное обаяние; она казалась Лине ужасно нужной (видимо, потому что для котиков бытие бабки являлось эссенцией котикового выживания – бабка была верховным божеством, добывающим пищу, и одновременно ничтожным слугой, эту божественную пищу раздающим). Впрочем, я ведь тоже изначально ощущала невероятную нужность, необходимость, квинтэссенциональность бабки, не понимая, что это все транслируется мне помноженным на двенадцать воспоминанием котика.
Хоть как-нибудь коммуницировать с правительством, родственниками, самой собой, своими ночными мучителями, начальством и прочими элементами реальности Лине не хотелось категорически – то, что сотрудничать она не будет, она поняла еще тем утром, когда на ее груди сидел призрачный кот, будто вырезанный невидимыми ледяными ножницами из влажной, как отсыревшее утреннее полотенце, октябрьской пустоты. Никого нет, не с кем сотрудничать. Надо как-то устраивать свою жизнь. К счастью, спустя пару недель интернет для мертвых отключили совсем – и Лина, прежде испуганно дергавшаяся всякий раз, когда видела вдалеке человеческую фигуру, стала выходить в мир.
Лина начала с аукционов – стала посещать наименее многолюдные, чтобы не столкнуться со знакомыми. Дома у бабки было запредельное количество жуткого мертвецкого тряпья. Лина уматывалась им, мимикрируя под бабку, и шла на аукцион в поисках нужной вещи, иногда под руку с самой бабкой: так посмотришь – просто две бабки-подруженьки, ничего такого. Со временем Лина поняла, что может сдавать в аукционную аренду бабку – как собственного нейрозомби (было в этом что-то дикое, неприятно отсылающее во времена рабства, заметила она), для оценки вещей. За это платили собственно вещами, пусть и небольшими. А вещи Лине были нужны.
