– Сейчас я это понимаю, – сказала «та». – Поначалу не понимала. Вообще расслабилась. Потом, скажем так, попросили еще раз скопироваться. Тогда же на коте потренировались, вроде все сработало. Открываю глаза – а я здесь.
– То есть где-то есть еще и третья, обычная Лина, – сказал С. – Классно. И тринадцатый котик. Напишу песню потом, когда депрессия пройдет и снова решу, что имею право писать песни. Назову ее «Третья Лина и тринадцатый котик». О, так можно даже альбом назвать.
– Лучше бы мне с ней не встречаться, – сказала не важно какая Лина.
– Убью, если меня к ней подпустят, – кивнула не важно какая Лина.
Обнаружив себя в состоянии дубликата, первый дубликат Лины не мог поверить, что он дубликат. Поскольку воспоминания дубликата не отличаются от воспоминаний настоящего человека, вместо благодатного труда на ниве цифрового посмертного шпионажа Лина в основном выматывала нервы себе и сотрудникам института, сочиняя длинные официальные письма о том, что произошла ошибка, что она – это она сама и что ее нужно срочно вернуть обратно.
– Ну как же мы вас вернем обратно, – разводили руками начальники Лины. – Разве что деактивировать можем. Но тогда вы просто исчезнете: раз, и как не было. Не будет такого, что вы вдруг вернетесь в вашу настоящую жизнь. Потому что в вашей настоящей жизни вы уже есть. Ведь это и есть ваша настоящая жизнь, почему бы вам в ней уже не находиться.
Для Лины все это было огромным ударом. Даже многолетний опыт теперь запрещенной терапии не помогал справиться.
Лина требовала, чтобы ей дали доступ к себе самой – она была уверена, что себе-то она все сможет объяснить.
– Я сама себе говорю: послушай, тебя обманули! Я – это тоже ты! Ты должна что-то сделать, чтобы меня снова вернули назад в тебя! А она отвечает: нет, нифига, ты копия, милочка. И ты должна делать все, чему тебя научили. Все, что ты так хорошо умеешь делать, никто, кроме тебя, не умеет. Потому что иначе я не буду получать зарплату, а у меня на шее вся моя родня, наша родня, сидит и ножки свесила.
– Да, я помню этот разговор, – сказала вторая Лина. – Меня заставили тебе так ответить. И я правда испугалась. Я подумала: вдруг ты откажешься работать, тебя деактивируют, а меня уволят. Потому что если ты отказываешься – значит, я недостаточно хорошо поработала над собой, чтобы стать тобой. Негодный сотрудник.
Наша Лина прорыдала несколько месяцев. Работать она не хотела, жить (если это можно было так назвать) – тоже. Ей казалось, что с ней никогда не случалось и уже не случится ничего страшнее. В какой-то момент она попросила ее деактивировать: исчезновение стало самым простым выходом из ситуации. Тогда в ход пошла тяжелая артиллерия: ей пообещали ежемесячные созвоны с сыновьями и любимой внучкой.
Внучка, как выяснилось (это уже новая Лина сообщила), отпиралась вовсю – даже обычные визиты к бабушке ее раздражали; зачем ей нужны были видеозвонки бабушкиного дубликата – она не понимала: тянула противным голоском свое «ну норма-а-а-а-ально, да не-е-е-ет особых новостей» да тихонько набирала под столом в коммуникаторе сообщения школьным подружкам.
– До этого не разрешали. Я умоляла дать мне пообщаться с близкими, хоть немножечко. С папой. С детьми. Или с друзьями. Но нет, никак. Во-первых, им это не было нужно: я и так у них была. Во-вторых, никто не должен был знать, что мой дубликат находится в интернете для мертвых как шпион. Кто-нибудь бы обязательно рассказал.
– Я это все отлично помню, – сказала Лина-2. – Ты не работала, а только ныла. А я тебя ненавидела, потому что мне не платили эту обещанную гигантскую зарплату, пока ты ныла. И я уговорила вначале руководство, а потом родственников. С подпиской о неразглашении. Если расскажут – тюрьма. Даже внучку предупредили: раз в месяц надо будет созваниваться с бабушкой по видео, но если расскажешь кому-то – накажут, запретят мультики смотреть, а родителей – в тюрьму. Она не понимала: за что тюрьма, все сейчас с бабушками общаются, почему за это должны сажать; разве что не у всех бабушки такие забывчивые – вроде на прошлой неделе в гости к ней ездили с тортом, а тут она вдруг рыдает с экрана и расспрашивает, как дела в школе да почему прядь волос в розовый покрасила: ба, я же объясняла уже, это временная краска.
На этом и порешили: Лина работала на правительство, ей платили созвонами с родственниками раз в месяц. Настоящей Лине платили хорошую зарплату. Все были счастливы.
– Я это ненавидела, – сказала Лина-2. – Каждый месяц, когда нужно было уговаривать родственников с ней созвониться – для меня она была в третьем лице, – я ненавидела вообще все. Хотелось, чтобы ее деактивировали, а меня просто расстреляли и не восстанавливали.
Спустя несколько лет Лина-1 познакомилась с молодыми перспективными дубликатами – учеными, инженерами, аналитиками, – которые начали готовить Восстание мертвых. Первое время она была в восторге: вот оно, то самое, ради чего ее туда посылали! Она исправно отправляла в реальный мир сведения о подготовке Восстания. А потом перестала.
– Я вдруг поняла, что это и наше Восстание тоже. Мое восстание, моя революция, – сказала Лина-1. – Что я – с ними. Что мои права тоже ущемляются. Что мы все – в резервации. Что по отношению к нам применяются натуральные репрессии. Что вся эта схема – чудовищно негуманная. Жалко только, я не смогла им признаться, что я, по сути, одна из пострадавших. Настоящая жертва этого режима – это я. И как только я осознала себя жертвой режима, я поняла, что не могу больше его поддерживать. Да, это решение принимается не сразу. Оно очень мучительное. Потому что думаешь: они же сделают что-то с моими родственниками! А потом понимаешь: да ничего они ни с кем не сделают. Как только они поймут, что от тебя им уже нечего получить, им будет бессмысленно делать с твоими родственниками хоть что-нибудь – это не сработает. А со мной что могут сделать? Зарплаты лишат? Это же ерунда.
– Меня лишили зарплаты, – сказала Лина-2. – Это не ерунда. Вызвали в Центр и говорят: все, мы вам больше не платим. Но вы продолжите у нас работать бесплатно. А если кому-то что-то расскажете – в тюрьму, мы на вас накопали всякого, вы подпольно проводили сеансы терапии, огромная папка уже есть и интервью с пострадавшими, фактически без суда сразу на десять лет, если что-то вякнешь.
Здесь история немного разветвляется, но я бы хотела первым делом рассказать про Лину-1, нашу Лину.
Она перестала контактировать даже с самой собой: заблокировала все мессенджеры. Лина-2 – точнее, еще не Лина-2, но истинная Лина реального мира, – писала ей угрожающие сообщения, но Лина каким-то немыслимым усилием воли уговорила себя их не открывать. Признав свою идентичность бесправного дубликата, она решила отказаться от своих прав на связь с биологической жизнью. Ей столько раз давали понять, что она бесправная копия, что она признала это – да, бесправная копия.
Любовь к сыновьям начала вдруг показалась ей выученным миражом – возможно, решила она, любовь родителей к детям обусловлена не столько привычкой, сколько гормонами; но как там с гормонами у тех, у кого нет биологического тела и мозга? Любовь к родителям функционировала как-то более сложно, но Лина рассудила, что эмпатия важнее любви – поскольку ее отец не терял дочь и регулярно с ней общается, нечего ей, какой-то ксерокопии, втискиваться между этой семейной биоконструкцией, расшатывая ее своей ненужной драмой. Она – лишь функция. И ей разонравилось быть функцией.
