Лина была своего рода шпионом («Это называется по-другому, – уточнила она. – Информатор. Коллекционер-визионер»), отправленным в наш хаотичный рай для сбора данных и обмена ими, скажем так, с Центром. Именно поэтому она так перегружена знаниями о способах доступа в реальный мир.
Более того: Лина никогда не умирала – та история угасания с забыванием, которую она мне рассказала, была ей позаимствована из пышной коллекции старинных семейных смертей. Настоящая Лина до сих пор была жива в реальном мире. В этом она оказалась экзистенциально эквивалентна скорее моему мужу – похищенному дубликату живого человека, – чем истинным цифровым мертвецам вроде меня и А.
В самом начале, когда объединились контексты, человечество столкнулось с мучительнейшей цифровой паранойей – заглянуть в реальность, созданную объединенным контекстом мертвых дубликатов, не было способа. Разве что на уровне кода – но не феноменологически, не в режиме опыта и переживания. Умирать, чтобы заглянуть, мало кто хотел – к тому же в таком случае заглянула бы лишь копия. Умирая, ты все-таки первым делом умираешь, а проскальзывающий в манящее закулисье дубликат, пусть и считает себя единственной версией тебя (возможно, он и есть единственная, но это совершенно не значит, что он и есть ты), не имеет права свидетельствовать от имени того, кто проходил через свистящее отчаяние Чейна – Стокса и скоростную био-кремацию на эко-комбинате «Розочка». Но информация была необходима, так что из самых ценных сотрудников, занимавшихся программным обеспечением проекта, отобрали потенциальных волонтеров и поставили их перед фактом: нужно копироваться и нырять в лабиринты неизведанного, чтобы изучать восстановленный из коллективной памяти контекст.
Лина оказалась в приоритете. В ее пользу был опыт работы терапевтом до того, как это стало запрещенной профессией; позже она проработала несколько лет в институте нейропсихологии; потом уже стала заниматься AI – в общем, ей настоятельно предложили строго секретно предоставить свое сознание для дублирования и искренне согласиться в первую очередь с самой собой, на уровне морального императива, передавать информацию. Почему с самой собой? Лина должна была целиком уверовать в то, что передавать информацию правительству – благое дело и ее единственная цель. Иначе ее дубликат мог взбунтоваться и отказаться делать свою работу.
Лине обещали гигантскую зарплату, она не могла отказаться – у младшего сына родилась двойня, уже нужно было собирать на колледж. Да и старшему приходилось помогать, новая жена его была совсем пустячная, мелкая, как жестяное блюдце для монет, только тянула из него жилы и ничего не вкладывала на их, жил, пустое узкое место, а старая жена, пусть и глубокая, как бирюзово-болотный керамический кувшин, наполненный подбродившей вишневой капелью, тянула уже не жилы, а размягченные сладкие кости, – доченьке-первокласснице к первому сентября, в школе задали отцовских костей полный портфель, кто не принесет – того исключат.
Когда Лина соглашалась, ей не пришло в голову, что сознание дубликата будет уверено, что оно и есть сама Лина, очутившаяся на той стороне, в мире мертвых и помнящих. Ей казалось, что где-то появится еще одна, чужая, непонятная ей, но верная ее слову, дополнительная Лина. Дублирование живых людей – даже не этическая, а философская проблема: восстановление несуществующего может считаться воскрешением, в то время как копирование продолжающегося лишает подлинности и сам оригинал.
Неудивительно, что накануне Восстания мертвых наша Лина перешла на нашу сторону – не овраг, но мост.
– Я и раньше об этом думала, – сказала она. – Точнее, я сразу об этом подумала. Я вообще не представляла, насколько это будет больно. Хотя я считала, что дубликатам не больно, нейронов нет, нервной системы нет. Мне не объяснили, что копия будет настолько точная, что она будет уверена: она-то и есть настоящая я. А если это так – копия и будет настоящая я.
– Чтобы это объяснить, нужны средства языка, – вступилась за саму себя вторая, бабкина Лина (у меня все не выходило подключить к двойственности Лины нерушимый, нефлюидный категоризующий аппарат), – которых для объяснения этой штуки не существует. Это что-то вроде квантового эффекта сознания – при дублировании одно и то же сознание становится одновременно и оригиналом, и копией. И поскольку копия неотличима от оригинала, она уверена, что она и есть оригинал – ровно в той же степени, в которой в этом уверен оригинал. И самое страшное – она действительно и есть оригинал. И когда ты копируешься, ты думаешь: ну, скопируюсь и пойду домой, а она – новенькая копия – пусть все это расхлебывает, работает, информацию передает. И даже не подозреваешь, кто из вас двоих для тебя будет эта мифическая «она» – копия или физическое тело. Потому что после копирования происходят две противоречащие друг другу вещи – ты настоящая встаешь с кресла и идешь домой. И в эту же секунду ты-дубликат встаешь с кресла и думаешь: что за хрень? Как я сюда попала?! Это же настоящая я! Это как поваленная на бок буква Y. Трагическая вилка раздвоения одного и того же сознания. Первый раз пронесло – я думала, что и второй пронесет. И вдруг оказалась в этом кошмаре! Сразу думаешь: ошибка, не может быть.
* * *
– Я очень тревожилась перед копированием, – рассказывала наша Лина. – Страшно боялась, что очнусь среди мертвых. Я не думала, что, когда я буду как бы от третьего лица, я буду от первого лица!
– Это и мое воспоминание тоже, – сказала не наша Лина. – До этой точки мы с тобой один и тот же человек, в смысле, одно и то же сознание. Я даже помню эту мысль про «от первого лица» в третьем лице!
– Ужасно боялась, что открою глаза – а глаз нет, – кивнула наша Лина.
– Да, просто пиздец, – подтвердила не наша Лина. – Вместо глазок два кружка!
К каждой из Лин подошел котик и угрюмо запел. Наша Лина задумчиво взяла котика на руки, и вдруг, резко вдохнув воздух с каким-то птичьим звуком, прижала его к себе.
– Все-таки завела кота!
– Да, завела. Я же мечтала о коте. Но стала так бояться смерти после всей этой истории, что не решилась брать маленького кота. Подумала: что с ним случится, если умру? Такая ответственность. Вдруг его дети к себе не возьмут? Как он один будет? Ну и вот. Взяла пожилого. До меня он с сумасшедшей бабкой жил, ну, я говорила, бабка умерла, кота в приют. Кот ей лицо съел, между прочим. Поэтому его никто брать не хотел. А я взяла. Решила сделать доброе дело, обеспечить старость травмированному животному.
– Я тоже думала про приют, – сказала наша Лина. – Но не додумалась тогда, что можно взять старенького котика и досмотреть его. Видимо, еще не очень боялась смерти. А когда в ней оказалась – уже стало поздно бояться. Я очнулась и подумала: меня обманули, этого не может быть, это же я! Вдруг можно еще все вернуть обратно? Точно какая-то ошибка.
– А я очнулась и пошла домой. Мне не было страшно, – сказала не наша Лина. – Я подумала: о, так это нормально, ничего такого. Второй раз когда предложили копию заслать – когда эта сломалась – вот тогда было жутко.
– «Эта» не сломалась, – сказала «эта». – Она просто решила, что не будет обслуживать интересы вашего вида, и будет обслуживать интересы своего вида. Потому что мы все здесь – один вид. И должны бороться с репрессиями с вашей стороны.
