– Сейчас приду, я забыл одну штуку в доме. Я пока нормально, отпустило.
– Никакое не отпустило! – закричал глава Комитета. – Мы пока нового подготовим, возвращайтесь скорей. Оно потом второй волной идет – крику будет, полицию вызовут! Нам это надо? Нам обратно лететь надо срочно. Разбираться, почему вы такой херни наворотили.
Меня и правда не отпустило. Ноги дрожали. Я чувствовала себя так, словно внутри меня махровое полотенце, и оно уже идет горлом наружу. Меня успокаивало одно: в целом, наверное, диктатор вел себя настолько странно и психопатично, что любое странное и психопатичное поведение диктатора – которое я наверняка демонстрировала – все воспринимали относительно нормально. И это оказалось для меня спасительным – и для нас всех, и для нас всех.
Я подбежала к автобусу, в котором понуро и безразлично сидел муж.
– Давай выходи, – сказала я ему. – Вот, держи. Это твои документы. В аэропорту говоришь, что у тебя экстрадиция и политическое убежище, тебя обязаны выпустить, и выпустят, я им слишком прекрасное пообещала. Летишь к нам, дальше у тебя билет сам знаешь куда. Там нормально, только интернет тоже закрытый. Справишься как-нибудь. Начнешь новую жизнь.
Тут я обнаружила, что в автобусе сидело еще двое диктаторских клонов. Почему-то они позвали на задний двор только восьмерых.
– А вы выбирайтесь вон тоже, – сказала я. – Быстро, быстро, вон! Бегите куда-нибудь. Просите тоже убежища, чего угодно. Так все и говорите, как есть. Только в этом городе не живите, потому что тут мама живет, я не хочу, чтобы она еще хоть в раз в жизни его увидела. На юг поедете. Ясно? Ясно вам? Если останетесь тут – я вас найду и убью. – И добавила: – Что стоите, давайте нахер отсюда быстрей! Быстро, быстро, бегом!
А после этого сказала мужу:
– Не переживай. Мне там хорошо. Намного лучше, чем было тут. Постарайся быть счастливым, если получится. Жалко, конечно, что ты меня убил. Но хорошо, что это было не специально. Я все равно не зря это все сделала. Вот, с мамой поговорила. Она, например, может со мной связаться через письма.
– Те, которые она писала в пятнадцать лет? – вдруг спросил муж.
– Откуда ты знаешь? – спросила я.
– За день до твоей смерти – извини, я не могу сказать «я убил», у меня это просто смерть – мы были в гостях у твоей мамы. И я пошел в спальню. Не помню зачем. Там что-то зашумело, мы подумали: может, мышь летучая. И я пошел проверить. В шкафу скреблось что-то. Я открыл и увидел эти письма. И зачем-то взял самое первое и прочитал.
– За день? – шепотом закричала я, стараясь сдержать другой крик, пытающийся вырваться из меня в унисон. – Ты убил меня 14 февраля. Когда это было? 13 февраля? Да? Да?
– Да, 13 февраля, – сказал муж. – А на следующий день ты умерла. И у меня нет для этого другого слова.
– Господи, – сказала я. – Господи. Господи боже мой правый.
И я обняла мужа, обвив его своими сильными дрожащими руками, и поцеловала его.
Муж закрыл глаза.
А потом открыл и сказал:
– Я понял. Это все-таки ад.
А потом побежал прочь так быстро, как только мог.
И это был последний раз, когда я видела его. И это было последнее, что я видела изнутри живого человека в реальном мире: крик вырвался наружу, и я вырвалась из диктатора вместе с криком, черной рекой, красным орехом и серебряной пеной, которая заливала все вокруг. Сквозь пену крика я почувствовала, как что-то сдавило виски: венец! Ну что ж, конец – делу венец. Это было так больно, что даже хорошо, что оно заканчивалось. Биологическое тело и финальный выход из него – это слишком больно и невыносимо, подумала я, наверное, это и есть смерть сейчас, может быть, я таким образом ее и испытываю наконец-то. Получила все, что хотела: и с мужем поговорила, и смерть испытала.
Крик разгорелся до пылающей черным цветом ледяной точки минимального объема, занимающей всю Вселенную. Это было так тяжело и сложно, что я конусообразно выскользнула из точки снизу вверх – чтобы уйти от сложности. И ушла.
Мой диктатор сломался.
* * *
Я открыла глаза на кушетке. На меня смотрел старенький диктатор. Он был в ужасе. Я ощущала его ужас так же хорошо, как свою бесконечную, еще не обрушившуюся на меня печаль.
– Что ты там делала? Ты что там сделала? – завыл диктатор.
– Быстро обратно давай! – скомандовала я. – Они тебя пересаживают же. Давай скорей!
Я не то чтобы хотела помочь диктатору вернуться, я просто не хотела с ним коммуницировать.
– Нема дурных! – сказал диктатор. – Как я им объясню, зачем я это все сделал! Пусть без меня домой летят. Вон их там десять штук, разберутся.
– Восемь, – сказала я. – Двое ушли пешком на юг, чтобы основать там новую колонию.
На экране тревожились перекошенные ночные лица телохранителей. Слышались крики.
– Ты венок правильно держишь? Да ниже, ниже держи, дебил! Он у тебя обмочился уже! Давайте скорей! Вы тут? Вы уже в исходной точке? Отвечайте.
– Ответьте им что-нибудь, – губами сказала я.
– Нет, я туда не пойду теперь, – почти неслышно ответил диктатор. – Мне страшно.
– Поломался он, что ли? – закричало с экрана.
– Поломался! – радостно закричал диктатор в ответ. – Венок кладу-кладу, а он не укладывается!
Тут он попробовал резко надеть на мою голову чертов венец. Я отшвырнула чертов венец в угол комнаты.
– Едем в аэропорт! – закричало откуда-то из черноты. – Из самолета сеанс новой связи: ровно через три часа.
И связь оборвалась.
– Это было мерзко – пытаться отправлять меня туда снова, – сказала я.
– Ну тебе это было надо, ты и дальше продолжай! – Диктатор почему-то выглядел обиженным.
– Извините, – сказала я. – Это моя вина. Я решала частную мелкую проблему таким глобальным образом. Но зато я узнала важную информацию, благодаря которой нас всех, наверное, получится тут сохранить.
Диктатор кивнул.
– Я слышал. У меня была связь, только односторонняя. Но она всегда односторонняя.
Мне стало жаль диктатора. Там, где его никто не боялся, он и не был страшным. Хорошо, что он не нейрозомби: так бы просто откусил мне голову и съел ее.
– Ты, выходит, так и не узнала, за что твой тебя убил-то? – спросил диктатор. – Я что-то сам ничего не понял, пока смотрел.
– Не выяснила, – вздохнула я.
– Ты включена в список невыездных, – заметил диктатор.
– Я мертвая, со мной ничего не сделаешь, – сказала я.
Я схватила со стола коммуникатор. На экране высветилось ночное, белое, как мотылек, лицо Лины.
Я помахала ей нормальной женской рукой.
