* * *
– Мы хотели выяснить, почему вы убили нашу гражданку. – Глава Комитета безопасности назвал мою фамилию. – Она работала на нас. Не обманывайте. Вы все знали. Нам вы можете сказать правду. Тогда у нас получится вас забрать и тоже дать вам пожизненное, но нормальное. И выпустить через десять лет. Мы всегда так делаем.
– Нет, стойте, – попросила я главу Комитета безопасности. Я пропустила всю эту его длинную тираду, потому что стояла и смотрела на мужа и не могла поверить. Он казался словно длиннее и прерывистее, пунктирнее своего дубликата. Почему-то дубликат был словно более реальным, слишком реальным. Этот же мерцал, как белый шум. Я бы сказала, что у него был несчастный вид, но во всем этом переливалось и хлестало через край что-то намного более несчастное, чем несчастный вид. – Я хочу, чтобы все вы вышли. Мне нужно наедине.
– Вы не имеете права ничего сделать без моей санкции, – сказал глава Комитета и посмотрел на меня ледяным змеиным взглядом. – Вы и так творите неизвестно что.
– Вышел немедленно, собака, – сказала я.
Глава Комитета неожиданно послушно покорился и вышел.
Мы остались с мужем наедине.
– Зачем ты ее убил, сволочь? – заорала я. – Что она тебе сделала?
– Ничего она мне не сделала! – заорал муж в ответ. – Сколько раз объяснять уже! Не помню я, не помню! Взял и убил: раз, два, три, двадцать три!
– Не помнишь, как убил?
– Помню, помню, как убил! Убил, пришел домой, лег спать. Проснулся утром, ее нет. Думаю: все же убил. Собрался в полицию звонить, а они сами приехали. Спрашивают: ты убил? Я говорю: вроде да!
– Так почему, сволочь ты?
– Не знаю! – сказал муж и зарыдал. – Да когда вы уже наконец-то от меня отстанете. Говорю же: я это делал и не понимал, почему я это делаю. Это был кошмар какой-то. Как сон наяву.
– А, у Набокова такая книжка была, – сказала я. – Там он жену задушил во сне и тоже так и не понял, как оно так случилось. Как же она называлась? Я даже погуглить не могу. А хотя нет, могу. Только тут нечем. Вспомнила. «Прозрачные предметы» она называлась. Помнишь, ты мне подарил подарочное издание, с голограммами, на тридцатилетие? Я еще шутила: тоже, небось, задушишь меня однажды. И правда, смешно было. Пока однажды ты и правда не проснулся с руками на моем горле.
– Нет, – сказал муж. – Нет, нет, нет, только не это, только, блядь, не это.
* * *
И я сказал: да, я портал, точнее, я здесь через портал, я не виновата, что он такой уродливый, этот портал, какой был. А он начал плакать, и биться головой об пол, и повторять, что не может такого быть. Тогда я сказал, что нечего плакать, надо было раньше плакать, и было больно, и снова боль. Тогда он спросил, зачем я пришел, но я не знал, зачем я пришел, и мне стало снова больно и я попробовал сказать ааа или просто а, но все застряло не в горле даже, а в мозгу, и я словно закашлялся мозгом, там засело это аа, как маленький неудобный топор или кистеперая рыбка. И я сказал ему: я живу с твоим дубликатом, его похитили, и он тоже ничего не знает о том, почему он меня убил, и ты тоже не знаешь, вы что, сговорились с ним. И он ответил: нет, я не сговорился ни с кем, я не понимаю, как это случилось, это самое страшное, что вообще со мной когда-либо случалось. И я сказал: нет, это не самое страшное, вот то, что со мной случилось, это самое страшное. И он заплакал и сказал: это случилось не с тобой, а с ней, ты просто копия. И я заплакал снаружи, но внутри тоже была боль, и сказал: я не просто копия, дурак, я не просто копия, мать твою. И он сказал: господи, как же это мерзко. И я снова заплакал внутри и сказал аааа, и кистеперая рыбка немножко проплыла в мозгу вперед к свету, и тогда я сказал: тебе тут плохо, наверное, давай я тебя заберу, я не хочу, чтобы ты страдал, страдание, боль, страдание, страдание, больно. А он ответил: я хочу умереть. А я сказал: ты не знаешь, что такое смерть. А он ответил: ты тоже не знаешь, а я ее видел своими глазами. А я сказал: ты ее не видел, ты ее сам создал вот этими же руками. А он ответил: клянусь, я не убивал, этими руками убивало ее что угодно, только не я, а я кричал внутри, и я тоже кричал внутри, и он повторил: я кричал внутри, но и я тоже кричал внутри, аааа, повторил я, аааааа.
* * *
Я схватилась за голову. Неужели все? В мозгу нарастал неприятный, буравящий весь мир крик.
– Это невыносимо, – сказала я мужу. – Пойдем со мной, что поделать. Я попробую сохранить тебя, раз меня сохранить уже не получится.
Объяснить происходящее далее я могу только репутацией диктатора: вероятно, его считали взбалмошным и опасным. Я практически ничего не предпринимала сама – озвучивала свои желания изнутри диктатора замминистру замминистра и главе Комитета безопасности, и они передавали их нужным людям. Мировое правительство мгновенно согласилось выдать нам моего мужа – в обмен я пообещала своим диктатором (это как пообещала своей собакой; хотя собакой удобнее любить и носить камни, чем обещать) выдать скрывающегося в нашей стране киберпреступника, дубликат которого мы хранили на всякий случай. Кто знает, может быть, именно на этот.
До момента экстрадиции я попросила взглянуть на протоколы допросов. Но там все было слово в слово, как говорил муж: сам не понимаю, как так вышло, я кричал, я увидел, и я ударил, и моя рука будто сама поднималась и опускалась, и била ее раз, и два, и три, и я ее бил, и бил, и кричал внутри, и рука продолжала бить ножом, и я чувствовал мягкое и твердое, и кричал, но все равно продолжал, и это был не я, клянусь, это был не я, я хочу, чтобы вы знали, что это был не я, я хочу, чтобы она знала, что это был не я.
– А кто? Выходит, ты меня убил, потому что сошел с ума? – спросила я. – Я не понимаю.
– Я не знаю, – сказал муж. – Поэтому меня вначале в психиатрию положили. Несколько месяцев держали на капельницах правды. Но ничего не вышло. Простите, пожалуйста.
– Не надо со мной на «вы», – прошипела я. – Ты просто не хочешь говорить правду. И притворяешься, что ее в тебе нет. И сейчас врешь мне, потому что я диктатор.
– Даже если бы я знал, что это было, это бы ничего не изменило, – жалобно сказал муж.
Он не понимал или не хотел понимать, что я – тоже я. Что я ничем от себя не отличаюсь, пусть и отличаюсь теперь практически всем.
Мы с телохранителями выходили из тюрьмы гордые, как укротители мысленных тигров. Муж смотрел на меня с болью – наверное, это больно, когда убитый тобой человек приходит, чтобы забрать тебя неизвестно куда, в теле диктатора далекой чужой страны. Я попробовала представить, каково это, – но у меня не получалось. Оказывается, из биологического текста – конечно же, это описка – тела, я говорю лишь о моем временном кричащем теле, – сложнее проявить эмпатию. Хотя, возможно, акт освобождения мужа и был актом эмпатии – я, безусловно, намеревалась освободить его, купив ему билет в одну из нескольких стран, не подчиняющихся мировому правительству, и по-быстрому организовав все необходимые для этого бумаги. Все опять же устроилось моментально – пара звонков, и вот уже курьеры привозят к выходу из тюрьмы пачку документов.
