Настасья Ивановна, посмеиваясь, ела пирог и не отвечала.
А Хрольв сказал:
– Не Настасья Ивановна нужна была им всем, а ее меч, ее корабли и дружина.
– Вот как! – сказала Настасья Ивановна. – Мне-то это и в голову не приходило. Говоришь, глуп ты, а рассудил умно.
– Дай мне выпить, добрая стряпуха, – попросил Хрольв. – От твоих жирных пирогов горло пересохло.
Настасья Ивановна подала ему кувшин со скисшим молоком, и Хрольв выхлебал единым махом.
– Доброе у тебя молоко! – похвалил он. – Ну, прощай. Шкуру я намаслил, пойду беднягу Ремунда выручать.
– Погоди-ка, – остановила его Настасья Ивановна, – а ты-то сам кто такой, если с мертвецами разговариваешь и человека без кожи пожалел?
– Я Хрольв Пешеход, пятый сын норвежской королевы Рикилат, – отвечал Хрольв. – Четверо моих братьев и ладны, и складны, и умны, а я уродился дубиной.
– Неужели ты пришел в Ладогу только для того, чтобы вызволить Ремунда? – продолжала расспросы Настасья Ивановна.
– Пришел я в Ладогу поглядеть на короля Настасью Ивановну, о которой ходит много слухов, и все дурные, – сказал Хрольв. – Да по пути поболтал с мертвецами и потерял всякую охоту встречаться с этим королем. Еще не хватало! Отрежет мне что-нибудь потехи ради или куда-нибудь привяжет в неудобном положении.
– С чего бы ей так поступать с тобой? – спросила Настасья Ивановна.
– Сдается мне, она на любого человека мужского пола, будь в нем хоть капля королевской крови, глядит как на жениха, а с женихами-то у нее разговор короткий. Во мне есть королевская кровь, и не одна капля, а много, хоть я и пятый сын, – по правде сказать, нет во мне не королевской крови, что делает мое положение почти безнадежным. Как только увидит меня Настасья Ивановна – так и конец мне настанет. Так что не говори ей обо мне, добрая стряпуха, и позволь тихо уйти, как будто меня здесь и не было.
С этим он поклонился Настасье Ивановне, забрал смазанную маслом кожу Ремунда и был таков.
А Настасья Ивановна глядела ему вслед и посмеивалась.
Хрольв же выплюнул кусок пирога, что схоронил за щекой, себе в ладонь и зашагал к кустам, где скрывался бедный Ремунд.
– Эй, Ремунд! – позвал Хрольв. – Где ты прячешься? Вылезай. Я принес твою кожу.
Ремунд предстал перед ним. Он весь трясся и обтирался ладонями. Хрольв разложил перед ним кожу и сказал:
– Сперва всунь ноги.
Вместе они возились и час, и два, и с Хрольва сошло семь потов, но наконец он втиснул Ремунда в его старую кожу. Долго еще оглаживал и охлопывал Хрольв Ремунда, чтобы кожа прилегала плотно и не морщилась, растягивал и натягивал, прилаживал и налаживал. Наконец кое-как все приросло на место.
Хрольв обтер ладони о траву, отошел в сторону и оглядел Ремунда. Тот стоял скособочившись. Кое-где кожа была слишком туга, кое-где провисала, остались и дырки, и штопки, да и зашито было криво.
– Не быть тебе больше стройным и не ходить легкой походкой, – сказал Хрольв. – Впрочем, с годами, быть может, и выправится. Поешь-ка. Я сберег для тебя кусок пирога. Сдается мне, все это время ты скитался тут голодный.
Ремунд заплакал от его доброты, взял пирог и начал потихоньку откусывать и посасывать кусочки, потому что жевать ему было больно.
– Болят у меня все внутренности, – признался он. – Солнцем напекло желудок, росой скрутило кишки.
– Ничего удивительного, – сказал Хрольв. – Вот злыдня эта Настасья Ивановна!
Он отдал Ремунду свой плащ и дал немного денег, чтобы тот бедствовал поменьше, после чего они распрощались.
Хрольв обошел Ладогу кругом, спустился в гавань, поглядел на корабли, перекинулся словечком-другим с купцами и воинами, приценился к пряжке, но покупать не стал – денег не было.
И тут видит он – идут королевские дружинники, человек пять или шесть, между собой смеются, и среди них идет Настасья Ивановна.
Хрольв отошел в сторону и голову нагнул, но Настасья Ивановна его уже приметила – такую орясину пропустить трудно!
– Эй, гляди-ка! – крикнула она. – Никак это Хрольв, пятый сын? Что ты здесь делаешь?
– Приценился к пряжке, добрая стряпуха, – отвечал Хрольв. – Да купить не могу, денег нет.
– Где же твои деньги?
– Подевались куда-то.
– Не хочешь ли ко мне в дружину? Такие молодцы нам бы кстати.
– Зачем я тебе сдался, добрая стряпуха? Тесто месить или туши рубить? Ты и сама, как мне думается, на такое горазда: руки у тебя крепкие, я еще на кухне пригляделся, и меч на поясе добрый, быка с одного удара перерубит. Да и поварят у тебя целая стая.
– О чем он говорит? – спросил полувеликан (он единственный был выше ростом Хрольва). – При чем здесь стряпуха?
– Это он про меня, – сказала Настасья Ивановна. – Глуп настолько, что за стряпуху меня принял!
– А кто же ты такая, если не стряпуха? – спросил Хрольв.
Тут все дружинники обступили Хрольва и начали кричать на него:
– Не видишь разве? Разуй глаза-то! Сущеглупый ты человек, ведь это – сам король Настасья Ивановна!
– Ой! – сказал Хрольв и пал перед Настасьей Ивановной на колени. – Прости меня, Настасья Ивановна!
– За что же тебя прощать? – спросила она.
– За то, что королевский сын, за то, что мужчина, за то, что пришел в Ладогу и говорил с тобой, за то, что не хочу я на тебе жениться, хоть ты меня режь!
– А в дружину ко мне пойдешь?
– И в дружину не хочу!
– Чего же ты хочешь?
– Эту пряжку, – Хрольв показал на прилавок, где так и лежала простая медная пряжка.
Настасья Ивановна сказала:
– Встань и не позорь меня. Я подарю тебе пряжку. Останься в Ладоге хотя бы на пару дней, чтобы никто не говорил, что король Гардарики не приветил норвежского принца.
* * *
Вот так и случилось, что Настасья Ивановна вышла за Хрольва Пешехода. Она родила ему пятерых сыновей и трех дочерей. Сыновей назвали Юхан, Всеволод, Одд, Бьямар и Фафнир. Дочерей назвали Рикилат, Глаумвер и Алогия, но Алогию все звали Ольгой.
Между рождениями детей Настасья Ивановна продолжала ходить в походы, потому что оставалась королем, и власти ее никто не оспаривал. А слухи о ней были таковы, что превосходит король Гардарики любого другого владыку, потому что владеет в совершенстве как мужским ремеслом, так и женским, и умеет не только отнимать жизнь у людей, но и создавать ее. Она владела также ткаческим искусством, умела считать, складывать письмена и песни. Не умела она только готовить еду и всегда смеялась, когда Хрольв называл ее «доброй стряпухой».
Когда народился Юхан, Настасья Ивановна сказала своему мужу:
