С этим оба они взяли мечи и вышли из шатра.
Мужчины, разодетые в яркие шелковые одежды, украшенные цветами с головы до пят, стояли по правую руку от ристалища, а женщины в пестрых тряпках, с распущенными волосами, измазанные виноградным и сливовым соком, с кувшинами молодого вина в руках и яблоками в подолах, – по левую. Ристалище было увито виноградными лозами.
В центре его находились молодой Галевин – в красных одеждах, белобрысый и рослый, и Фриек, в синем платье и кожаной кирасе, с темной косой, спущенной по спине. Коса ее была увита лентами и к концу ее привязано яблоко. Оба противника были босы.
Одна из женщин затрубила в гнусавый рог и закричала:
– Начинается!
Мечи сверкнули, и бойцы сошлись в поединке.
И скоро уже Галевин убедился в том, что рука у Фри-ек сильная, а глаз верный, и она наносила ему удары без всякой пощады, так что ему оставалось лишь парировать, и только дважды он попытался атаковать ее. И когда он второй раз поднял меч, чтобы ударить ее по кирасе, она вдруг схватила свою косу и метнула яблоко, привязанное к концу косы, ему прямо в лицо. Тяжелое яблоко попало ему в нос. Кровь потоком потекла по белому лицу Гале-вина и потерялась в его красных одеждах, он зашатался и упал на колени, а Дама-Волчица высоко подняла в воздух свой сверкающий меч и свой щит с окровавленной волчьей мордой.
В ту Яблочную войну победу присудили дочерям Евы. А через две недели сир Галевин прибыл в замок Морван просить руки дамы Фриек.
* * *
Старый сир Эрван де Морван выслушал юного рыцаря и призвал свою дочь, а та подняла Галевина на смех:
– Чтобы я – да вышла замуж? Разве я не слишком для этого молода?
– Возможно, ты слишком для этого строптива, дитя мое, – сказал Эрван де Морван, – но по возрасту – в самый раз.
– Посмотрите на него, отец, – смеялась Фриек, – посмотрите на его бледное лицо, на его белые глаза и женские руки. Разве такой годится в мужья для Дамы-Волчицы?
И она, красуясь, протянула перед собой свои смуглые, сильные руки с едва заметными полосками шрамов, оставленных мечом или копьем.
– У него чуть что – идет носом кровь, и болит голова, и он шатается и падает, а еще он меня боится, – заключила Фриек. – Разве такой муж мне надобен?
И она прогнала Галевина прочь.
* * *
С той поры Галевин потерял сон и покой. Все грезилась ему Фриек, злая Дама-Волчица: как смеялась она над ним и как длинная темная коса со вплетенными в нее виноградными лозами и яблоком вьется между лопаток и бьет девушку яблоком по спине пониже кирасы. От этих видений он сходил с ума.
В конце концов, Галевин решил непременно добиться благосклонности Фриек, а коль скоро звалась она Волчицей и предпочитала волков, а мужчин людского племени как будто совсем себе за ровню не почитала, то и переоделся он волком.
Для этого Галевин раздобыл волчьи шкуры, сшил себе из них одежды, а на голову надел шапку и маску с волчьей мордой, и таким образом совершенно преобразился в дикого зверя.
В таком обличье он начал бегать по округе, при каждом удобном случае, на каждом перекрестке и у каждого колодца останавливаясь и громко восхваляя Фриек де Мор-ван в любовных песнях. А для того, чтобы песни эти звучали мелодично, Галевин завел музыканта с арфой. Имя музыканта было Арпен, и происходил он откуда-то из Нормандии. Роста он был высоченного, но телом весьма скуден, с длинными и тощими руками и ногами и с лицом, сплошь покрытым ранними морщинами, так что невозможно было угадать его возраст. Глаза у него были мутные и навыкате, волосы, жидкие и неприбранные, липли ко лбу, а красные от холода пальцы дергали и мучили арфу, так что она, казалось, начинала петь сама собою, просто из страха перед наказанием, которому непременно подвергнет ее Арпен, если она вдруг вздумает упрямиться. Когда же он не карал арфу, то обматывал свои руки грязными тряпками – чтобы уберечь от непогоды, – словно какую-то драгоценность.
Слова же для своих песен Галевин сочинял сам, и все они, как уже говорилось, восхваляли злую Фриек де Мор-ван, Даму-Волчицу.
Скоро слухи о любовных безумствах Галевина разошлись по округе, и люди сходились посмотреть на волка, который поет так жалобно и сетует на судьбу в таких изысканных выражениях, – а заодно глянуть и на арфиста, и на арфу, его жертву и пленницу.
Поначалу юный волк вызывал всеобщее сочувствие, несмотря на дурной запах, от него исходивший, и на воющее его пение. Но затем в одной из деревень пропал гусь, в другой – ягненок, и мужланы забеспокоились. Теперь уже они не сходились послушать пение волка, но начали собирать охотников, чтобы затравить его и тем самым положить конец преступным деяниям.
А Галевин, ни о чем не догадываясь, то бегал по лесам, то сетовал на свою даму у деревенских колодцев, и слагал все новые и новые песни.
Как-то раз в Морван пришел безобразный с виду арфист и попросил дозволения спеть. Сир Эрван в ту пору отсутствовал, и музыканта приняла молодая госпожа.
– Ненавижу песни и музыку! – сказала Фриек де Морван. – А про что твои песни? Если про войну, то я бы послушала.
– Они о жестокой женщине-волчице, – сказал арфист с поклоном, – и о молодом рыцаре, который ради нее превратился в волка и бегает по полям и лесам.
– О! – вымолвила Фриек де Морван. – А можно узнать имя этой жестокой волчицы?
– Полагаю, вам оно известно, госпожа.
Фриек нахмурилась.
– Я не желаю отвечать за чужие сумасбродства, – сказала она. – И мне безразличны чужие чувства и поступки. Однако кем бы ни был тот молодой рыцарь, как ты посмел оставить его в одиночестве? Сдается мне, ты предатель.
И призвав слуг, Фриек повелела посадить арфиста Ар-пена под замок и приставить к нему крепкую стражу, а сама взяла теплый плащ, хорошую лошадь и короткий, под женскую руку, меч и выехала из замка.
Стояла зима, выпал снег, и среди белизны хорошо видны были следы. Среди них Фриек различала собачьи и волчьи, и это заставляло ее беспокоиться. Она проехала деревню Морван, но там ничего не знали о волке-самозванце. Что касается отца Фриек, сира Эрвана, то он побывал здесь вчера и с тех пор его тоже не видели.
И Фриек поехала дальше, а следы все время петляли перед нею, и запах дикого зверя становился все более резким, так что у нее заболели ноздри.
И вот наконец Фриек очутилась в густом лесу, откуда недалеко было, если знать тропу, до жилища Алена из Мезлоана. Фриек видела ручей, бегущий под снегом, и сломанные ветви, и упавшее дерево с вывороченными корнями, и все это было покрыто белым покровом и истоптано, истерзано, взбито следами лошадей, и человеческих ног, и звериных лап. Фриек слышала отдаленный собачий лай и крики людей, а потом вдруг до нее донесся волчий вой, такой пронзительный и молящий, что черствое сердце Фриек вдруг сжалось и испытало неимоверную сладость боли: впервые в жизни пожалела она кого-то, ведь до этого мгновения не жаль ей было никого, и себя в том числе.
