– Не жалей, новые купишь, а эти мы заберем!
– Не смотрите на них! – вдруг командует сестра Юлалия и резко отворачивается от нищих. – Никому на них не смотреть! Всем смотреть на меня!
Агата наконец понимает, что это за красные звездочки на зеленом: этот нищий – беглый монах-гугианин, навсегда покрывший себя позором: братьев и сестер из ордена святого Гуго знают только по их делам, им нельзя показываться людям, а если такой монах покажет себя в миру, на него нельзя смотреть и с ним нельзя разговаривать. Прежняя Агата, конечно, смотрела бы на него во все глаза и даже спросила бы, правда ли, что монахи его ордена пьют секретную воду, чтобы никогда не спать по ночам, и потому так много успевают, но нынешней Агате до этого дела нет: ей очень хочется попасть домой, а правый рукав моста пуст. Агата тянет сестру Юлалию вправо, но та стоит на месте, ждет, когда санки проедут, и только потом говорит, обращаясь к своему маленькому выводку:
– Только за мной, только друг за другом, только по левой стороне! Всем понятно?
Плотно прижимаясь друг к другу плечами, они вступают на левый рукав мостика, и вдруг за спиной у Агаты происходит какое-то неприятное движение, взвизгивает Мелисса, смеется Рита, хихикает в кулак Ульрика – она всегда так делает, когда хочет притвориться, что не имеет отношения к какой-нибудь очередной гадости. Мелисса стоит на середине правого рукава мостика, куда ее вытолкнули Рита с Ульрикой, – стоит, вцепившись в деревянный поручень с вырезанными на нем узкими фигурами вздыбленных коней, ни жива ни мертва от страха, а Рита смеется, а Ульрика хихикает, а сестра Юлалия испепеляет Риту взглядом, а Рита говорит:
– Я же пошути-и-и-ила… Что она как дурочка, шуток не понимает?
– Мелисса, спокойно иди вперед, – твердо говорит сестра Юлалия.
– Это глупое суеверие, тебе совершенно ничего не грозит.
Агата не понимает, о чем речь, а вот Мелисса явно понимает, она не хочет идти вперед, она цепляется за перила, рот ее кривится, по щеке ползет слеза, и в груди у Агаты медленно закипает ярость.
– Давай, девчоночка, переходи смелей, нам нужна подружка, мы и сами так начинали! – кричит человек в серой шубе. Его напарник от смеха заходится кашлем, и Мелисса рыдает в голос.
– Хорошо, Мелисса, – спокойно говорит сестра Юлалия, – тогда просто вернись по мосту назад к нам, это ведь точно безопасно, верно?
Кажется, от этой мысли Мелиссе становится немножко легче – она опять начинает дышать и даже пытается сделать шаг вперед, но снова застывает в неуверенности.
– Что происходит? – жадно интересуется Нолан у Агаты за спиной. – Что с ней?
– Тут все мостики двойные, она сама рассказывала, – шепотом отвечает Ульрика, уже не хихикая, – судя по всему, до нее доходит, что их с Ритой ждет несколько часов расчесывания волос мелкими костяными гребнями с постоянно ломающимися зубцами или вдевания одеял в желтоватые больничные пододеяльники. – Так специально построили: раньше мосты были широкими, но под ними прятались убийцы во время Великого Шага к Свободе, нападали на дуче и ка'дуче, и тогда все старые мосты через расщелины сломали и построили двойные, под ними никто не может спрятаться. Только по правому рукаву переходить нельзя, это все знают, нельзя и все.
– Умрешь? – хищно спрашивает Нолан.
Ульрика быстро проводит пальцем кружок по его лбу – охранительный знак святой Ульрики, убитой выстрелом в лоб:
– Тьфу на тебя. Нет, исполнится твое самое заветное желание – только потом ты об этом пожалеешь. Она сама рассказывала, Мелисса, ты же ее знаешь.
– Заберите меня! – вдруг вскрикивает Мелисса, глотая слезы. – Я не хочу идти назад одна, заберите меня!
Сестра Юлалия выпускает руку Агаты, делает шаг вперед – и вдруг Агата замечает очень странное: сестра колеблется, ей по-настоящему не хочется ступать на правый рукав моста, вот правда-правда не хочется. Агата не верит своим глазам: сестре Юлалии, которая всегда сердилась на Мелиссу за ее «россказни» и на уроках Святого Слова учила их отличать Верное от суеверного, не готова ступить на правый рукав моста.
И тогда шаг вперед, а потом еще один шаг и еще один шаг делает Агата.
«Габо, – говорит себе Агата. – Представь себе, что прямо сейчас, вот сейчас прилетает габо, огромный габо, и ты садишься ему на спину, и вы летите, летите, и они все умирают от зависти, и тебе ничего не страшно», – но от этой мысли ей делается только хуже. Агате кажется, что ее ноги движутся совершенно отдельно от нее, и она говорит себе: «Это холод, просто холод, я просто не чувствую ног, потому что они так сильно замерзли», – но дело, конечно, не в холоде; мостик оказывается неожиданно крутым, и Агата не знает, чего она боится больше: что сбудется история про правый рукав (но ведь она не пройдет по нему до конца – нет, нет, ничего подобного) или что Мелисса откажется взять ее за руку. Мелисса вцепляется в ее руку так, словно мостик под ними готов вот-вот рухнуть, и шаг за шагом Агата с Мелиссой идут назад, к своей команде, к сестре Юлалии, которая опустила голову и рассматривает снег, к Рите, и Ульрике, и Нолану, и пока они идут, Агата успевает на один совсем короткий миг глянуть в расщелину, откуда поднимается такой нежный, такой знакомый жар, и увидеть распластанные или поднятые к небу золотые крылья, и понять, что она смотрит сверху на львов с крыши собора са'Марко, и вдруг ей кажется, что когда-нибудь, когда-нибудь сильная, смелая, дерзкая Агата все-таки станет сердцем своей команды – недаром же каждый вечер Агата клянется себе перед сном, что завтра, прямо завтра она станет прежней, совсем прежней, но вот только утром… Однако стоит им ступить с моста на поблескивающий асфальт бесконечного проспекта, как Мелисса выдергивает руку из руки «габетиссы» и становится в пару с Ноланом, и Нолан, усмехаясь, похлопывает ее по плечу. Человек в серой шубе удивленно присвистывает, и Агата оборачивается. Несколько секунд Агата и нищий смотрят друг на друга.
Сцена 3,
неугодная святой Агате, ибо здесь словом ее разрушают дело ее
Легче всего Агате идется в самом начале, когда рюкзак еще очень-очень тяжелый, и на это есть несколько причин. Во-первых, под тяжестью серого домотканого рюкзака с Печатью святой Агаты, в котором лежат лекарства, перевязочные материалы и хранящие тепло банки Славной Каши, упакованные в плетеные волосяные мешочки, невольно упаришься, и ни мороз, ни леденящий ветер прямых проспектов тебе не страшен; даже снег под твоими тяжелыми шагами скрипит плотно и надежно – хруп, хруп, хруп, – а когда ты, продрогший и ненавидящий здешнюю вечную зиму, бежишь домой и пустой рюкзак глупо шлепает тебя по попе, снег раздражающе повизгивает. Во-вторых, когда рюкзаки еще полные, тяжелые, и впереди у них четверых – Мелиссы с Ульрикой и Харманна с Агатой – больше трех часов дороги туда и обратно, и надо обойти по карте, размеченной старшим аптекарем, братом Турманном, три или четыре дома, а главное – дойти до казарменного лазарета на Стрелковом проспекте, Агата чувствует себя важной и полезной, она знает, что в домах и казармах ее ждут, на нее надеются – что и в роскошном Доме со Щипцами, где сразу трое слуг в одинаковых длинных рубашках встретили их у дверей и не пустили внутрь (хоть и вынесли Дары святой Агаты, правда, очень маленькие, жадины такие), и в деревянном, с темными от бедности окнами Доме с Хороводом (где Дары святой Агаты оказались самыми сладкими, и мед из них только что не капал, а сбитень в Агатиной груди был густой и горячий) считают минуты до их прихода. А в-третьих, пока они шли вот так, квадратом – двое, держась за руки, впереди, двое, держась за руки и положив свободные ладони первым на плечи, сзади, – Агата могла притворяться, что они – четверо друзей, что у нее, у «габетиссы», есть друзья. Лица у них серьезные, сами согнулись под тяжестью своих рюкзаков и кивают в ответ на поклоны прохожих и на приветствия греющихся у расщелин нищих, которых Мелиссе с Ульрикой положено благословлять, складывая руки в варежках «скрепкой». Но чем легче становились их рюкзаки, чем сильнее они уставали и замерзали, тем меньше в них оставалось от Агатиной Четверки, и на обратном пути Харманн уже не держал Агату за руку. Другие Агатины Четверки тоже возвращались после разноски лекарств и каши, не держась за руки, нару шив квадрат, бредя как попало, засунув озябшие ладони под мышки, но Агата не сомневалась и не сомневается, что они, конечно, продолжали чувствовать себя немножко бойцами, вернувшимися со сложной и опасной вылазки, – да что они, даже Мелисса, Ульрика и Харманн небось сейчас, вот прямо сейчас чувствуют себя одним целым, хотя рюкзаки их пусты, а монастырь еще далеко-далеко, и только она, Агата, чувствует себя так, будто посреди этого ледяного вечера кроме нее нет ни одной живой души, и даже когда весь монастырь соберется на ужин в Агатиной зале, от которой лучами расходятся коридоры с кельями, кухнями, операционными, складами и палатами,
