– Не спи, Агата! Не спи! – резко говорит серебряный голос у Агаты над ухом; цепкая рука дергает ее за руку. За спиной у Агаты смеются, кто-то больно тычет ее пальцем в спину. Агата понимает, что она опять застыла и из-за нее вся колонна, вся ее команда встала посреди улицы, перед воротами колледжии, в шубах и шапках стоит на жаре, ждет, когда Агата с сестрой Юлалией двинутся вперед.
– Закрывайте глаза, – командует брат Йонатан, – закрывайте глаза и доверяйте друг другу: идите за тем, кто идет впереди.
Агата делает шаг, еще шаг, обливаясь потом и чувствуя, что ее мокрая ладошка вот-вот выскользнет из ладони сестры Юлалии; что тогда? Агата притворяется, что закрывает глаза, но оставляет маленькие щелочки и все видит. Они проходят вдоль палисадника: посаженные Агатой нарциссы втоптаны в землю, сердцеедки валяются, оскалив жадные зубы, на перерытом каблуками газоне; незнакомый Агате толстый монах и младшая хозяйка ордена, сестра Лоретта, заворачивают статуи святых в холстину и укладывают на одну из повозок, проседающих под грузом парт и кроватей, одежды и книг, медикаментов и бинтов, волосяных икон и деревянных ящиков с консервными банками. Еще десять повозок стоят пустыми – Агата видит, как за окнами бывшей главной залы, ставшей центральной палатой лазарета, монахи перекладывают на носилки тех раненых, которые не могут идти сами. Внезапно у Агаты перехватывает дыхание: господи, она бы все сейчас отдала за то, чтобы просто вернуться во вчерашний день, в уже знакомый мир госпиталя, который еще сегодня утром казался ей таким невыносимым! Она бы выдержала и ежедневную серую кашу без сахара, и хлебные шарики, и сны, и тихий плач Шанны каждую ночь, и ужасные слухи, которые пересказывает по вечерам, после отбоя, Мелисса, клянясь, будто брат Корин говорил брату Гориану, что в синем лесу Венисфайн теперь… В эту секунду сердце Агаты бухает, потому что Агата вдруг чуть не валится вперед, споткнувшись обо что-то огромное и упругое, и, забыв приказ брата Йонатана, распахивает глаза. Два тела лежат поперек тротуара: одно – гладкое, полупрозрачное, длинное, и Агата успевает заметить рядом с телом тяжелый кривой предмет с острой стрелой в прозрачном ложе, а другое тело – крупное, круглое, и Агата видит только золотые квадратики на рукаве и темное озерцо под рукавом, и тут сестра Юлалия резко закрывает Агате глаза ладонью и тащит ее вперед, и Агата, задыхаясь, до боли сжимает веки, и не понимает, не понимает, что эти тела делают тут, на улице, если бои идут под водой, бои должны идти под водой?..
Потея и отдуваясь, укутанная в перья и валяные ботики команда Агаты с закрытыми глазами медленно идет по раскаленным улицам родного первого этажа, мимо домов с заколоченными ставнями, к пья'Скалатто – к огромной лестнице, ведущей на второй этаж Венискайла.
Сцена 2,
угодная святой Агате, ибо здесь ее именем действуют без ее помощи
Они идут все медленнее, жара становится все невыносимей, а шум – все громче, и никто уже, конечно, не держит глаза закрытыми, и Агата тоже, и все они смотрят на небо, и все боятся посмотреть вниз. Наконец вся их маленькая колонна останавливается, и Агата чувствует, как напряжена ладонь сестры Юлалии: вся пья'Скалатто забита людьми, колонна не может двигаться дальше. Агата не понимает, почему такое столпотворение: в их с Торсоном вылазках в город она привыкла видеть на этой дальней площади только кукловодов и огненных танцоров да ценителей их искусства, вечно спорящих о том, почему именно каждый из плясунов в подметки не годится великому Крылатому Юджину, да возрадуется святой Юджин его неистовым пляскам там, на сияющей внешней тверди Венисаны. Но сейчас люди на площади стоят плотной, напряженной, нервной толпой, и Агате страшно: она не понимает, почему как минимум половина города пытается прорваться к лестнице на второй этаж – и почему бы всем этим людям, собственно, просто не подняться по лестнице. «Пропуск, – шепчет у нее за спиной Каринна, – солдаты никому не дают пройти без пропуска». Идущий в паре с Каринной Харманн начинает громко требовать, чтобы его отвели к солдатам, – он-то все знает про солдат и умеет разговаривать на их языке, оба его отца – милитатто в отборном отряде, который охотится на дезертиров и уже два раза почти поймал их презренную предводительницу по кличке Азурра (интересно, вяло думает Агата, откуда ему знать? Вот болтун), а сам Харманн, когда станет капо милитатто, уж как-нибудь позаботится, чтобы его солдаты делали свою работу быстро и не устраивали на площадях столпотворений. Только пустите его, Харманна, к солдатам, и их маленькая колонна мигом окажется на втором этаже. Агата думает о том, что Харманн, наверное, станет наглостью их команды, и молчит, истекая по́том под шубкой и разглядывая серые ворсистые разводы на своих маленьких валенках, но в глубине души очень сильно сомневается, что через год, когда половину их команды отберут и начнут тренировать, чтобы, как в каждой команде до них вот уже двести лет подряд, у них были свои воины-милитатто, Харманн окажется в этой половине – не из-за его хромоты (вот у дяди Рона нет, например, одного глаза, а он капо милитатто своей команды), а из-за этого самого горлопанства. Но Агата, конечно, держит свои мысли при себе: она закрыла глаза и слушает, слушает и слышит всех, даже сквозь вопли Харманна: и шмыгающую носом вечно простуженную Риту, и Ульрику, от страха шепотом молящуюся своей святой, чтобы ундийские шпионы не похитили ее прямо тут, в толпе, и не утащили под воду, чтобы на ней учиться лучше пытать людей, и шарканье подошв отца Йонатана, который растерянно топчется на месте и явно не понимает, что делать дальше, и еще какой-то странный звук: как будто очень тонко поет комар, и Агата знает этот звук, – это очень тонко, очень тихо плачет Мелисса, и тут же раздается тихий смешок и похлопывание ладони Мелиссе по спине:
– Я же шучу-у-у, – протяжно говорит Рита. – Что ты как дурочка, шуток не понимаешь?
Несколько дней, всего несколько дней назад Мелисса с мерзкой улыбочкой говорила, как будто Агата была невидимкой и не сидела прямо на соседней кровати, что Агата все выдумала про свою дружбу с габо, что ни один габо не стал бы иметь дело с человеческой девочкой, и Агата чувствовала, что вот-вот у нее потекут слезы, и точно так же Мелисса говорила протяжно, совсем Ритиным голосом: «Я же шучу-у-у… Что ты как дурочка, шуток не понимаешь?»
Внезапно Агата замечает, что у нее болит рука, потому что сестра Юлалия нервно сжимает ее изо всех сил, а еще – что у нее на плече больше не лежит ладонь Массимо: их маленькая колонна под давлением толпы начинает распадаться, их вот-вот разбросает в разные стороны, кто-то уже взвизгивает и пытается прорваться вперед, кто-то уже грубо отталкивает в сторону, под ноги к вездесущим, ненавидимым монахами продавцам аляповатых индульгенций, вцепившихся друг в друга Сонни и Самарру, двух влюбленных малышек, которые, по словам мистресс Джулы, обещают стать осторожностью своей команды, и Ульрик пытается удержать их на месте, но гладкие перья их шубок выскальзывают у него из рук. По лицу сестры Юлалии течет пот, она срывает с головы шапку и озирается в панике, и Агате кажется, что сестра Юлалия сейчас заплачет. Взгляды Агаты и Ульрика скрещиваются, и вдруг Агата чувствует себя так, словно у нее внутри просыпается некто давным-давно уснувший, кого Агата знала очень хорошо, но совсем забыла, не видела давным-давно и так страстно, так жадно хочет увидеть, и сейчас этот прекрасный, сильный, отважный кто-то бросится к Ульрику на помощь, двумя словами успокоит Сонни, оттолкнет двух злобных женщин, теснящих прочь от лестницы Мелиссу и Шанну, пробьется сквозь толпу к брату Йонатану и вместе с ним замкнет хвост колонны, вот сейчас, вот сейчас… И тут над площадью плывет прекрасный, нежный серебряный голос, и Агата узнает слова Моления к святой Агате – под эти слова, выпеваемые на рассвете монашескими голосами в бывшем научном классе, она уже привыкла просыпаться:
